такой долгий путь. Хотя в конце концов это не принесло никакой пользы.
– Что случилось с ее дочерью?
– Ее забрали в гестапо. – Она сделала глоток кофе, смешно выпячивая губы.
Я оцепенела, острая боль пронзила живот. Выдвинув стул, я рухнула на сиденье, задыхаясь.
– Что случилось?
– Я видела ее в то самое утро, 14 февраля, когда она проезжала на велосипеде мимо церкви. В тот же день я услышала, что ее арестовали. Вроде как за изготовление фальшивых документов или их переправку. – Она бесстрастно смотрела на меня. – Ты же знаешь, она была в Сопротивлении.
Я закрыла глаза, пытаясь выбросить из головы образ гестаповцев, уводящих девушку.
– Янник ле Бользек приехал через три дня. Он отправился прямо в полицейский участок. – Она замялась. – Но было слишком поздно.
Я крепко зажмурилась, схватившись за живот, когда волны тошноты прокатились по мне.
– Она похоронена на кладбище в Перро-Гирек. Вот где сейчас мадам ле Кальве. – Она сделала еще глоток кофе, поглядывая на меня поверх чашки. – Да, ей тяжело с тобой. Очень тяжело. Она святая, это точно.
Я изо всех сил сдерживала рвотные позывы, пытаясь дышать животом.
– Она рассказала мне эту дурацкую историю о твоем так называемом женихе. Я не сказала ни слова, просто сделала вид, что поверила. Она все понимает насчет меня. Но не это важно. Важно то, во что верят все остальные. Поэтому, моя девочка… – Она выдержала паузу, словно для пущего эффекта. – Тебе придется вести себя прилично. Слухи уже поползли. Возможно, они недалеки от истины, но мы пресечем их в зародыше.
Я кивнула, согласная на что угодно, лишь бы мы были в безопасности. Все мы.
– Суазик прошла через ад, – продолжила она. – Потеряла мужа из-за бошей, потом дочь. У нее здесь хорошие друзья. Верные друзья. Мы всегда поддержим ее. И никто не догадается, что после всех этих испытаний она приютила… тебя и твоего… – Она громко вздохнула. – Когда это бедное дитя родится, Суазик будет той, кто возьмет его на руки и предъявит миру. Только так люди смогут принять его. – Она встала. – Люди просто должны видеть, что ты – хороший работник, что мадам ле Кальве довольна тобой, что ты знаешь, как не высовываться и не попадать в неприятности. – Она прищурилась. – Ты понимаешь, о чем я говорю?
Я снова кивнула.
– Мы – люди простые и не просим большего. – Она выпятила грудь. – Ну, это все, что я хотела сказать. Будь паинькой. Мы раскрутим историю о твоем женихе, и люди либо поверят в нее, либо нет. Но мы позаботимся о том, чтобы они правильно обошлись с твоим ребенком. Ради Суазик. – Она шагнула к двери. И, не попрощавшись, открыла ее и ушла.
Бретань, 14 апреля 1945 года
Элиз
По мере того как весна вытесняла зиму, по утрам становилось светлее, и я больше не просыпалась в темноте. Я наслаждалась умиротворением тишины и покоя, пока доила коров до полного восхода солнца. Но в то утро Джесси капризничала и все время дергалась. Боль пронзила живот, когда я поднялась с табуретки, хотя ведро было лишь до четверти наполнено молоком. Я понесла его в коттедж и как раз увидела отъезжающего на велосипеде почтальона; наверное, пришло письмо от мамы или Изабель, может, и новости об отце.
Но когда я вошла на кухню, то поняла, что радовалась напрасно. Мадам ле Кальве сидела за столом, склонившись над телеграммой. Она словно застыла, и воздух вокруг нее сгустился. Мгновение я стояла в дверях, надеясь привлечь ее внимание, но она даже не шелохнулась.
Инстинктивно я села рядом с ней, взглянув на две строчки, написанные на листе коричневой бумаги. Дрожь пробежала по спине. Я оцепенела, не в силах переварить то, что прочитала.
Янник ле Бользек скончался в прошлый понедельник. Один выстрел в затылок.
– Кто? – пробормотала я. – Кто его убил?
– Они думали, что он был коллаборантом, – ровным и монотонным голосом проговорила она.
Кровь заледенела в жилах. Я отказывалась понимать. И все же понимала. Лучше других.
– Кто? Кто решил, что он коллаборант?
– Откуда мне знать? Наверное, одна из группировок, стремящихся свести счеты. Должно быть, все из-за того боша, что таскался к нему в магазин. Твоего боша! – Она со злостью выплюнула последнее слово.
Острая боль пронзила мой бок. Хватая ртом воздух, я прижала руку к вздымающейся груди. Добрый, мудрый мсье ле Бользек. Убит. Его слова звенели у меня в ушах. Недостойно нас. Невообразимое. Немыслимое. Варварство. Я подумала о милом старике, лежащем с простреленной головой в луже темной крови. И стало ясно как божий день, что точно так же они расправились и с Себастьяном. Холодные тихие слезы потекли по моему лицу, и я дала им волю.
– Пожалуйста, – сказала мадам ле Кальве. – Я хочу побыть одна.
Жаль, мы могли бы найти утешение друг в друге, но она воздвигла между нами стену. Я встала и вернулась в коровник, где уткнулась головой в теплый бок Джесси, оплакивая Янника ле Бользека, Себастьяна, себя и своего ребенка. Когда слез уже не осталось, я улеглась на солому, измученная и опустошенная. Я боялась возвращаться в коттедж и ушла бы из этого дома, если бы было куда. Мы не разговаривали до конца дня, и в тот вечер я легла спать даже раньше обычного, в изнеможении рухнув на кровать.
Посреди ночи я проснулась от ощущения холода и сырости. Откинув одеяло, я села на кровати и включила настольную лампу. Простыня была мокрой насквозь. Сердце бешено забилось. Вот оно, началось! Мой ребенок просился на свет божий. Я сняла простыню, прополоскала ее в ванной и повесила сушиться на спинку стула в комнате. Потом соорудила на полу постель и легла на одеяло, уставившись в потолок, накрывая рукой живот, чувствуя своего малыша.
– Пожалуйста, приди здоровым и невредимым, – прошептала я.
Должно быть, я задремала, потому что очнулась, когда мадам ле Кальве раздвигала занавески.
– Что ты делаешь на полу? – спросила она. – Уже шесть утра.
Моя рука тут же метнулась к животу.
– Ночью у меня отошли воды.
Она обернулась.
– Схватки начались?
– Нет, я так не думаю. Мне не больно. – Я села, упираясь руками в пол, с трудом поднимаясь на ноги.
Мадам ле Кальве наблюдала за мной отстраненно, как будто пыталась что-то придумать.
– Должны начаться схватки. Тебе следует подвигаться. Раз отошли воды, внутрь может попасть инфекция.
– Что же мне делать? – Я старалась, чтобы голос не выдал зарождающуюся панику.
– Вставай и продолжай заниматься своими
