решиться, не могла не вовлечь меня, ведь на то и нужны подруги. Фрейя не знала, что не существует причины, по которой я могла бы изменить свое решение. Для меня все было определено. Все материализовалось, оформилось, плотское изничтожило духовное. Меня вытолкнули, я стала лишней. Странно, что Фрейя не понимала этого.
Тот летний день. Паром полон, сотни человек возвращались с острова домой, увозили воспоминания о прошедшем отпуске, загорелые, отдохнувшие, смотрели открыто, сыпали шутками. Я же кралась, как вор, в темной бейсболке и очках. Но все предостережения оказались напрасны, Фрейя не ждала меня. Нет, не так. Она ждала не меня. Ее глаза выискивали другую фигуру. Ей нужен был тот, кто остановил бы ее.
После того дня на холме она позвонила мне и попросила кое-что сделать. Простая просьба, которую она озвучила с таким доверием, что и сейчас краска стыда заливает мое лицо: «Скажи, что я ношу его ребенка и что я могу спасти его, если узнаю, что он нужен кому-то, кроме меня. Назови Дилану день, время и место – флагшток с трискелионом у помоста, в двухстах метрах от трапа, подальше от толпы».
Она обрисовала мне, как все будет: она стоит, заплаканная, с небольшой сумкой, где лежат ее вещи: тапочки, чистое белье, кружка и бутылка воды для пересохших после операции губ. Эта сумка стоит у ее ног, и она чувствует, но не слышит (слишком шумно) шаги, оборачивается. Он бежит к ней навстречу, подхватывает на руки и ласково журит: как ты могла подумать, что я не захочу от тебя малыша, иди ко мне, моя девочка. Он обнимает, осторожно прижимает к груди их обоих: Фрейю и ее драгоценный живот, она тихонько плачет у него на груди от счастья. Никакого Ливерпуля, никакой клиники и кушетки с врачами, они едут домой.
И эта картинка, Джош, она почти сбывается. Я вижу ее. Фрейя одета в легкое платье, тонкая кофточка на плечах на случай ветра, на ногах парусиновые туфли. То и дело она трогает живот, но спохватывается и пугливо отдергивает руку: она еще не поняла, стоит ли привязываться к ребенку. Я стою чуть дальше, меня заслоняет группа мужчин в мотоциклетной форме. Их широкие спины – идеальное укрытие, Фрейя не заметит меня.
Помост открывается, и толпа начинает подниматься, словно в Ноев ковчег. Я держусь правой стороны, чтобы не потерять из виду Фрейю. Она кажется обескураженной, ноги неаккуратно расставлены, она не пытается скрыть растерянность, отсюда видно, как она бледна от волнения. Мне хочется окрикнуть ее. Ветер такой сильный, что я могу это сделать, и она не услышит. Только обернется, потому что слова по пути растают, а знание войдет в нее. Знание того, что Дилан не придет.
И все же я смотрю туда же, куда смотрит она, словно все может измениться и он правда появится. Никакого чуда не происходит, Дилана нет. Его нет, потому что он ничего не знает.
Он не придет. Знаешь почему, Джош? Потому что я не сказала ему.
Да, ты просила меня, Фрейя. Дала мне инструкции, как я должна поступить… Но теперь, стоя в ожидании у парома, ты полна решимости, считаешь, что Дилану не нужен ребенок, что все твои опасения подтвердились – он думает лишь о себе, и ты злишься на него.
Прости меня, если сможешь. За то, что изменила ход твоей судьбы. Мое молчание убило вашего ребенка. И всех остальных, которые должны были у вас появиться. Да, я уверена: у вас была бы семья и много счастья. И я могла бы стать крестной этого первенца или любого другого малыша, если бы жила по соседству. Когда он бы подрос, вы могли бы оставлять его мне на попечение и уезжать на побережье, на романтический уикенд в летний домик с белым наличником над дверью. А когда бы возвращались, у ребенка были бы сбиты коленки, но Дилан сказал бы, что мальчишек только так и нужно воспитывать.
Да, Фрейя, я почему-то уверена, что это был мальчик.
Прости меня.
Дилан не виноват. Он не знал, что ты ждешь его. Будь уверена, он остановил бы тебя.
Почти у самой вершины трапа я напоследок оглянулась. Фрейя смотрела в сторону автомобильной стоянки, положение ее тела говорило о том, что она сдалась. В ее руке телефон, но она не воспользуется им, ставки слишком высоки, так некстати проснулась гордость. Ее плечи поникли. Только что ее реальность жила ожиданием, но одно отсутствие изменило все. Теперь перед ней стояла насущная задача – подняться на борт, как на эшафот, и отвезти ребенка в Ливерпуль.
Она смирилась. Я читала это в каждом жесте: в покорной поступи, в безвольно повисших кистях, она вся – смирение. Она хотела, чтобы за нее кто-то решил, выдернул из страшного кошмара, но никого нет. Ни меня, ни его. Только ребенок, с которым она распрощалась. Она стала мстительной, только чтобы набраться решимости.
Я ждала, что она примется звонить мне, требуя ответа. Но она не догадалась. Два отсутствия зараз. Чье ранило ее больше? Теперь она знала, как чувствовала себя я.
Она поднялась на паром, прошла мимо меня, не заметив, села на место у окна и до самого Ливерпуля не отводила глаз от воды, отмеряя время до начала новой жизни. Она была свирепа в своем молчании. Никто не сумел бы повернуть назад ход ее мыслей – она была сама цель. Все в ней было предопределено.
Все тайны женщины всегда связаны с чревом, Джош, не знаю, почему так происходит. Ее чрево умерло. Она познала любовь так рано – не просто так. Ее тело говорило ей: торопись, пока способна сделать это. Если бы мы только могли понимать язык тела, могли бы доверять ему, сколь многих ошибок можно было избежать.
Она все узнала потом. Конечно же. Когда вернулась и молчаливым упреком лежала, держась за живот, бросала обиженные взгляды, чтобы Дилан наконец спросил: «Да что происходит?» И тогда, наверное, последовала страшная ссора, а потом, когда она все поняла… Что она тогда испытала – ужас? Ненависть? Гнев? Возможно, она звонила мне. Но я больше не держала ее имя в телефонной книжке. Только в своей голове.
Я носила его вместе с покаянием, там же, где похоронила свои мечты. Да, не удивляйся, Джош, у меня тоже были мечты.
А теперь суди меня за предательство. Суди словами, которые только сможешь найти. Не бойся обидеть, хуже тех, что я могла бы сказать сама, тебе не придумать. Ругай за то, что я смотрела, как твоя сестра стоит там одна, дрожа от страха, как ждет помощи, за то, что глаза ее переполнены разочарованием и обидой. Как я могла смотреть и ничего не сделать? Передо мной лежала моя собственная дорога.
Мы изменили судьбы друг друга. Она забрала мою мечту, мою цель, мое желание. Я ведь тоже строила планы, только мне пришлось отказаться от них. Есть вещи важнее одного исчезновения. Так я всегда считала. Фрейя исчезала с каждым новым событием в своей жизни, они уничтожали ее, пока она не приняла решение нарисовать себя заново. Я тоже сделала это, только на десять лет
