не знаешь сам? Я не хочу допускать ошибок, которые совершали со мной.
Я молчу, пытаясь собрать воедино разлетающиеся в разные стороны клочья реальности. Ладони у меня вспотели, ноги и руки затекли, сердце как будто окаменело. Виктор выглядит грустным и растерянным. Я не узнаю его и сама уже не помню, каким его себе представляла. Мне бы хотелось сейчас остаться одной, дома или в Париже. Не знаю где. Я растираю свои замерзшие голые руки. Температура воздуха упала. Окружающая природа внезапно кажется мне чужой. Слышен лишь бестолковый галдеж и пронизывающий ветер. Мне бы хотелось оказаться в безвоздушном пространстве и ни о чем не думать. К примеру, на больничной койке или в доме престарелых. Хорошо бы внезапно состариться и чтобы кто-нибудь заботился обо мне, как о новорожденном ребенке.
– Пойдем? – спрашиваю я, не зная, куда именно.
Мы молча возвращаемся к главной дороге.
– «Мас де Мария», должно быть, где-то недалеко, – говорит он. Мы идем дальше, погруженные каждый в свои мысли.
Мы следуем один за другим вдоль обочины, и я вспоминаю Виктора из книжного магазина, прежнего Виктора, в берете и с книгой в руках, готового к любым приключениям. Того беззаботного Виктора, с его легким смехом, принимающего жизнь как она есть. Он казался мне более зрелым, чем я сама, был для меня ориентиром. Я не хотела от него уезжать. Я вспоминаю все, что он для меня делал, даже если я его об этом не просила. С самого первого дня он взял надо мною шефство, утешал меня, сопровождал по городу. Зачем он это делал? Ради собственного удовольствия? Чтобы сбежать от самого себя? А быть может…
Уже почти стемнело, Виктор идет передо мной, и я пристально гляжу ему в затылок. Я смотрю на его детскую походку и думаю о взрослых обязанностях, о которых он предпочел забыть. Именно глядя на него сзади, я внезапно начинаю прозревать. Подозрение, как плохая новость, закрадывается мне в душу, и чем больше оно приобретает форму, тем реальнее я ощущаю его присутствие. Мне никак не смириться с мыслью, что все это время правда была у меня перед глазами и я не смогла ее разглядеть. Виктор работал у пожилой дамы, которая, однако, не нуждалась в нем с момента моего приезда в Париж. Тетя всегда звонила или заходила в «Шекспира и компанию» именно тогда, когда, якобы совершенно случайно, Виктор уводил меня в другое место: в Сен-Жермен, на Пер-Лашез, к Джону, в Шато-Руж. Вивьен оставила мне билеты на спектакль «В ожидании Годо» – именно туда, куда собирались Юлия с Беном. А мое имя, оказавшееся в стеклянной урне в Téméraire? А ожидающая меня в книжном магазине карта «Звезда»? А белый ирис, заложенный в сборник стихов?
– Вы с ней заодно! – кричу я и только сейчас осознаю это в полной мере. – С самого первого дня.
Виктор резко останавливается, и я чуть не сбиваю его с ног. Я делаю шаг назад.
– Это так? – напираю я. – Моя тетя – это та самая пожилая дама, у которой ты работаешь? Вы с ней заодно?
Виктор смотрит на меня с отчаянием, и я понимаю, что права. И начинаю колотить его ладонью по рукам, по плечам, по спине. Я не хочу причинить ему боль – просто хочу проснуться от этого кошмара и сорвать с него маску.
– Ты, ты, ты, ты! – это все, что мне удается произнести.
– Прости меня. – Он пытается прижать меня к себе, но я отстраняюсь.
Виктор и тетя украли мою прежнюю жизнь, они заставили меня по одному разжимать пальцы, чтобы я ослабила хватку. Это была лишь игра?
– Вивьен больна, – признается Виктор раньше, чем я успеваю задать вопрос. – Очень больна. У нее рак. Она проходит курс лечения, но ее организм реагирует плохо. Ей осталось жить всего несколько месяцев.
Несколько месяцев? Моей тете?
– Но почему она избегала меня?
Разве она не желала увидеться со мной? Ей нужен кто-то, кто позаботится о ней, ей нужна я. Мой отец тоже должен об этом знать. Тетя больна. Мы пропустили шестнадцать лет жизни, но время уходит, и мы не можем повернуть его вспять. Возможно, времени уже не осталось совсем.
– Я не могу за нее решать, – говорит Виктор. – Я обещал ей, что не буду этого делать. Как только мы вернемся в Париж, я отвезу тебя к ней. Она уже готова.
– Почему только сейчас?
– Она сама тебе все объяснит.
Мы все еще в пути, вокруг становится все холоднее.
– Ты делал это ради денег? – спрашиваю я.
– Ты же сама знаешь, как мало для меня значат деньги.
Я обидела его, перестала отдавать отчет своим словам.
– Тогда зачем ты это делал? – спрашиваю я.
– Она была мне вместо матери… Я чувствовал ее боль и хотел ей помочь.
Вивьен была ему вместо матери, и вместе с тем она перестала быть мне тетей. Виктор знает о ней больше, чем я. И они оба меня предали.
Я окончательно теряю ориентацию в пространстве. Мы бродим в поисках отеля и совершенно выбились из сил.
– Давай ляжем здесь, – предлагает Виктор, указывая на ров между дорогой и полем. – Спальный мешок у меня с собой.
Я вижу перед собой канаву, по которой бродит одинокая мышь. Мои мысли возвращаются к больной тете.
Рядом с нами тормозит грузовик. Сама того не осознавая, я поднимаю руку и направляюсь к нему.
– Вам нужна помощь? – спрашивает мужчина, выглядывая из окна.
– Мы должны вернуться в Париж! – кричу я, стараясь, чтобы он услышал меня с высоты своего сиденья.
Виктор замешкался сзади, но я не обращаю на это внимания. На сей раз я принимаю решение сама.
– Я как раз туда направляюсь, – отвечает мужчина. – Залезайте.
Его зовут Пол, он занимается перевозкой соли, и я засыпаю его вопросами. Не с целью ограничить свое общение с Виктором и не от страха заснуть – я просто пытаюсь понять, можно ли ему доверять. Мне совсем не хочется всю дорогу бояться и ехать сквозь кромешную тьму, когда из окна не видно ни зги.
– У меня там две тонны соли, – говорит Пол, показывая назад большим пальцем. – Совсем свежей, прямо из соляных пластов Эгю-Мортес.
Мы останавливаемся на заправочной станции у выезда на Дижон.
Сходив в уборную, Пол возвращается в грузовик, а мы покупаем себе кое-что из еды. На часах пять утра. С мелочью в руке я подхожу к телефонному автомату. Мой телефон уже давно разряжен. Я набираю номер и жду, приложив ухо к телефонной трубке.
– Я долго думала… – начинаю я разговор, услышав сонный голос Бернардо. – Я думала о тебе.
– А, это ты.
– Я не уверена, что действительно имела в виду то, что тогда тебе наговорила…
Деньги на счету вот-вот закончатся. Я опускаю еще несколько монет, это последние.
– Олива, на самом деле я думаю, что ты была права.
– Я?
Такого поворота я не ожидала. Деньги снова заканчиваются. Прежде чем разговор успевает прерваться, чья-то рука загружает в автомат новые монеты. Я оборачиваюсь – это Виктор.
– В Париже я увидел в тебе что-то такое… – говорит Бернардо. – Что-то новое… как будто ты вдруг стала самой собой. И с этой новой тобой я раньше был не знаком. Вот почему мне кажется, что ты была права: в наших отношениях действительно чего-то не хватало.
В наших отношениях всегда не хватало искренности. Я спрашиваю себя почему. А если тому нет никакого разумного объяснения?
– Может, нам просто нужна новая основа для взаимопонимания… – наконец отваживаюсь я.
– Я любил другую Оливу, не тебя. Задним умом я отчетливо это понимаю. А новую Оливу я полюбить не смогу, и причину ты знаешь сама. Она появилась на свет именно потому, что меня не было рядом.
Я вдруг поняла, что всегда недооценивала Бернардо. Только теперь я вижу его таким, какой он на самом деле. Мне захотелось сказать ему что-нибудь утешительное, чтобы нам обоим стало легче. Возможно, он должен знать, что я все равно люблю его и буду любить всегда. Но когда Виктор хочет положить еще монету, я останавливаю его. Я позволяю деньгам
