местный перелет, окончательно вымотавший ему нервы, накаленный на солнце автобус и чахлая машина напрокат, о заказе которой он тут же пожалел – ужасно хотелось выпить. Заночевать пришлось в гостинице под звуки какого-то шумного семейного праздника.
Утром дорогу обступили горы. Каждый поворот серпантина открывал виды один прекраснее другого. Родион мрачно подумал, что идея создания в этой местности психиатрической лечебницы пришла в голову очень умному человеку – девяносто процентов больных должны бы обрести душевное здоровье, просто созерцая эту благодать. Если уж даже ему полегчало…
До последней минуты он был уверен, что откроется дверь и он увидит – Иван Саввич за тридцать лет совершенно не изменился. Но это, конечно же, было не так. Нет, он еще не был глубоким стариком. Ясные глаза все так же, с хитринкой, смотрели на Родиона, и был он так же высок и худ, похож на сухое дерево, но голова совсем облысела и покрылась пятнышками, лицо избороздили морщины, а ходил он, опираясь на палку.
Они медленно шли по цветущему саду. Им было о чем поговорить. Иногда им встречались люди – одни здоровались, другие проходили, ничего не замечая, третьи о чем-то говорили сами с собой.
– Это невозможно, – сказал Иван Саввич.
– Вова ваш был невозможен. Я терпеть его не мог.
– Ах да, Вова.
– Он ушел.
– Да-да… Ведь ты его прогнал.
– Но я не сделал его трехмерным! – почти крикнул Родион.
И смутился. Со стороны он запросто сошел бы за очередного психа. Иван Саввич только улыбнулся.
– Когда я был маленьким, я тоже любил рисовать.
– Чего?!
– Я и сейчас люблю.
– Ну, разумеется! Как там дальше? Давай порисуем вместе.
– Нет. Этот номер не сработает. Тогда я думал – ты научишься всему, наиграешься, а потом… живые люди ведь интереснее нарисованных. Забудешь. Все забывают – рано или поздно. А потом они живут отдельно, а создатель отдельно. Никто никому не мешает. Но я тебя недооценил. Я все наблюдал за тобой, даже когда ты подрос. Ты знал?
Девочка с желудевыми глазами…
– Знал.
– Ты создаешь свой мир таким, что в него веришь не только ты сам, но и другие люди. Чем сильнее вера – тем прекраснее мир.
В другое время Родиону было бы даже приятно поболтать со стариком о высоких материях, но сейчас его терзало другое.
– Наш ребенок…
– Ты его не вытащишь.
– Но ведь…
Он чуть не сказал: «Но ведь Ия говорила!», но вовремя остановился.
Над алыми розами летали бархатные бабочки. Горячий воздух, казалось, прогибался под тяжестью аромата цветов и благовонных кустарников. Со смотровой площадки было видно дно глубокого ущелья с тонкой жилкой горной реки.
– Поживи тут немного, успокойся.
– Вы шутите?
– Отнюдь. Хотя бы два-три дня. Возможно, что-нибудь надумаешь сам.
Родион вздохнул.
– Я обещаю, что не буду мешаться. Тебе нужно побыть одному. Там за поворотом небольшой коттедж, я велю его освободить.
В первый же день он долго бродил по окрестностям. Иногда сворачивал с дороги и лез по острым коричневым скалам, иногда спускался в низины, полные прохлады и сырости. Тропки петляли, из-под ног выскакивали кузнечики, жаркий воздух сменялся ледяными сквозящими ветерками.
С непривычки он невероятно устал. Ныла спина, болели плечи и тряслись колени.
Родион с удовольствием принял ванну, вытащил ужин на крыльцо, сел на теплые доски и замер, забыв, как есть и как думать.
Над ним раскинулось розовое, все больше наливающееся фиолетовым небо. По краю ущелья деревья без всякого ветра тихо и шелковисто перебирали листьями. На стволе маленькой кривой сосны нависла живым янтарем капля смолы. Теплые сухие доски медленно и щедро отдавали тепло уходящего летнего дня.
На небе появилась первая звезда. Желтое облачко застыло у горизонта.
Родион сидел неподвижно, откинув голову.
Небо заполнялось синевой. Птицы устроили внизу вечернюю перекличку. Отчаянно пахло хвоей и мятой травой. Где-то далеко в селе заблеяла коза.
Родион закусил губы и сощурил глаза так, чтобы народившиеся было слезы ушли обратно и встали поперек горла.
Он приехал задолго до рассвета. Машина скользила по лужам. В городе стоял сизый туман.
Ия спала, во сне обнимая ребенка. Ее руки так красиво изогнулись…
– Нет уж, – тихо шепнул он. – Никогда больше не буду тебя рисовать.
Она вздрогнула, подняла заспанное розовое лицо. Он тихо сел рядом и погладил мальчика по голове.
– Он вернется сам, – сказал Родион. – Но не так-то просто это, верно? Надо только немного подождать. Он просто должен понять, должен увидеть… А там… в том мире просто станет одним человеком меньше, одним двухмерным человеком. Ты понимаешь?
Ия кивнула. Она одна могла понять.
Они спали, словно зверьки в норе, скрутившись телами вокруг своего детеныша. Спали крепко и ровно, как после долгой и усердной работы.
А человек шел по сиреневой тропе и думал о том, что всё очень странно. Откуда-то он знал, что ещё недавно ему было плохо, но вспомнить – почему, он не мог. Ему даже казалось, что он тогда плакал, но теперь он не был в этом уверен.
Кое-что он, правда, не забыл. Например, что пытался кому-то объяснить что-то очень важное. Его слушали, кивали, иногда пугались, иногда плакали, но чаще всего он ощущал холодную враждебность и отчужденность. Тогда это было обидно, но сейчас уже не тревожило. Просто раньше у него не было сил и слов, чтобы рассказать – есть иная красота, невероятная, нездешняя… Теперь слова приходили, но обратного пути не было.
Вскоре он совсем успокоился и пошел легко и весело, оставляя позади неясные тревоги. Иногда его ладони касались листьев – алых, синих и зеленых. Ему хотелось петь. С каждым мигом цель пути виделась все четче, а на душе становилось радостней.
По лиловым зарослям тихо бродил тигр с мудрыми нечеловеческими глазами. Неслышной поступью по веткам пробирался длинный и узкий кот фиолетового цвета. Золотая птица свесилась с дерева вниз головой и распушила на груди атласные перья. Из черной земли поднимались цветы, похожие на диковинные музыкальные инструменты.
Тигр посмотрел на него, кивнул и улыбнулся. Человек улыбнулся в ответ и подставил лицо солнцу.
Солнц было много. Но только одно сияло над миром желтым жирным кругом.
Яркий свет потревожил ребенка. Мальчик завозился и открыл глаза.
Солнце было другим. Как раз таким, каким надо. Ребенок улыбнулся. А Ия и Родион еще спали. Он мог бы им о многом рассказать. Если бы умел.
Сонет 130 / У. Шекспир,
