Пока он думал над этим, в комнату вошел Пожаров с подносом в руках.
Беляев ошалело взглянул на него и воскликнул:
- Толя, такие дела! Золото смывается! Пожаров держал в руках увесистый поднос, серебристо поблескивающий, на котором дымилась гора раскрасневшихся раков. Усы и клешни, хвосты и панцири были влажными, словно покрытые лаком.
- Это Колька лак вместо ложек на раков пустил? - спросил Беляев, радуясь появлению Пожарова.
- Какой лак? Это я в Елисеевском схватил вчера. Думаю, на Новый год в самый раз закуска будет!
- Слушай, Толя, мне однажды снились раки... А сны сбываются?
- На то они и сны, чтобы сбываться! - захохотал Пожаров голосом того, из угла.
Он поставил поднос на стол.
Беляев, забыв о нем, стал оттирать тряпкой ложки и вилки. Тряпка становилась золотой, и руки становились золотыми. Беляев вышел из комнаты и остановился у зеркала в прихожей. Он голый стоял перед зеркалом и вдруг стал натирать себя золотой тряпкой. Лицо, руки, шея, грудь становились золотыми. Тряпка была неистощимой. Она увеличилась в размерах, превратившись в целое полотенце. Беляев натер и спину, и ноги.
Он весь был золотой.
Приняв позу Аполлона, он долго любовался собою застывшим в зеркале. И волосы были золотыми! И золотыми были ресницы, и, казалось, глаза стали золотыми! И ногти на руках и на ногах были золотыми! И священный для Беляева символ оплодотворяющего или рождающего начала был золотым! И волосы вокруг фаллоса были золотыми! Мраморному Аполлону далеко было до золотого Беляева!
Но близко до золотого... осла, подумал Беляев, стараясь стереть с себя теперь краску, но она не стиралась.
- Ничего себе костюмчик, - сказал после того, как нагляделся на Беляева, Пожаров. У него в руках был кухонный молоток для отбивки мяса.
Беляев продолжал стоять в позе Аполлона.
- Ну-ка, мы сейчас попробуем, ты ли это или только статуя с твоего изображения? - сказал Пожаров и резко ударил молотком по фаллосу, который с металлическим лязгом отвалился и со звоном упал на мраморный мозаичный пол.
Беляев вышел из комнаты и подошел к своей скульптуре. Нагнулся, поднял то, что упало и ахнул. Это был его самый натуральный, с живой кожицей, нежной, как лепесток розы, символ.
- Как же мне теперь жить?
- Тебе жить незачем! - сказал Пожаров, поднимая и бросая Беляева на горку раков. И пока Беляев летел, успел заметить себя со стороны, каким он вдруг стал красным, усатым и хвостатым. Он был самым большим раком, самым красным, самым сочным, с самыми большими и с самыми острыми клешнями.
- Я в Елисеевский заходил, но раков не видел, - сказал Беляев.
- В рыбном отделе, - сказал Пожаров, поднимая Беляева и переламывая его пополам.
На белую скатерть брызнула кровь.
- Что это?! - вскричал Беляев.
- Это вино, - сказал Пожаров.
- Это же моя кровь!
- Твоя кровь белого цвета! - воскликнул Пожаров и расхохотался.
- Почему "белого"? - испуганно спросил Беляев.
- Потому что ты Снеговик!
Господи, подумал Беляев, почему же он вдруг превратился в Снеговика? Так холодно крутом, так снежно, так метельно, так вьюжно... И так одиноко!
Он пошевелил рукой, Лизы рядом не было. Елка светилась и за окнами был рассвет. Одеяло сползло на пол, он лежал раскрытым и дрожал от холода, хотя в комнате было довольно-таки тепло. Это всегда так во сне бывает холодно, если раскрываешься, подумал он. Во сне организм охлаждается. Состояние было не из приятных. Он был на грани сна и яви. Вспомнился Лизин крик. Реальный крик. И пожаровский басовитый хохот. Нереальный хохот. Но и то, и другое Беляев слышал!
Прежде чем натягивать трусы, Беляев с каким-то страхом осмотрел себя: не стал ли он золотым и осталось ли на месте т о, что со звоном упало на пол?
Затем он оделся и тут же полез под письменный стол за коробкой, в которой, действительно, все лежало не так. Подумав, он достал со дна три пачки, сунул поспешно, оглянувшись, их в карман домашних брюк, и стал думать, что делать с коробкой, в которой этих пачек под химикатами год от году становилось все больше. Наконец, ничего не придумав, он сунул коробку опять под стол.
В шкафу он нашел розовую ленточку, перевязал ею пачки из кармана, вновь сунул их, перевязанные, с красивым бантом, в карман и пошел искать Лизу. Она спала на диване, укрытая пледом, в комнате Миши. Беляев тронул Лизу за плечо. Она медленно открыла глаза и уставилась на Беляева с некоторым остатком вчерашней враждебности.
- Это тебе к Новому году, - сказал Беляев, протягивая ей тридцатитысячный подарок.
Лиза смотрела на связанные пачки и никак не могла спросонья понять, что это.
- Это тебе, - повторил Беляев. Лиза села на диване и поспешно прикрыла оголившиеся ноги.
- Что это? - никак не могла сообразить она.
- Подарок... От меня... Деньги...
Лиза осторожно, не веря себе, взяла пачки и прижала их к груди. Глаза ее стали чистыми и веселыми.
- Мне?! - воскликнула она.
- Тебе.
Она торопливо развязала бантик и поочередно осмотрела каждую пачку, шевеля губами и шепотом прочитывая: "Десять тысяч...", "Десять тысяч...", "Десять тысяч..."
- И это все - мне?
- Ну, а кому же? Конечно, тебе.
- Дай я тебя поцелую, - сказала она и протянула к нему обнаженную руку.
Он склонился к ней, и она с каким-то крепко-благодарным жаром расцеловала его.
- Пойдем, пойдем, а то Мишку разбудим! - прошептала она.
Они вышли на кухню. Беляев взял электрическую мельницу, собираясь смолоть кофе, но тут же вспомнил про коробку.
- Лиза, - сказал он. - Раз уж у нас вышло такое...
- Какое?
- Сама знаешь... То я доверяю тебе быть хранительницей всех средств. Убери куда-нибудь коробку, чтобы дети о ней и слыхом не слыхивали.
Он поставил кофемолку и пошел с Лизой к себе в комнату, где стояла елка.
Но здесь произошло маленькое событие, которое отвлекло на некоторое время ее и Беляева от проблемы коробки. Дело в том, что Лиза, нагнувшись под стол, ударилась коленом об угол стула, который был выдвинут из-под стола, но не отодвинут дальше, чтобы можно было свободно залезать под стол. Ударившись, Лиза вскрикнула, привстала и положила руки на плечи Беляеву.
- Поцелуй мое колено! - простонала Лиза и вместе с обнимающим ее Беляевым пошла к кровати.
Она легла, а Беляев прикоснулся губами к полноватому колену, а затем спросил:
- Здесь больно?
- Больно.
- А здесь?
- Немножко.
Он поцеловал ее чуть выше колена.
- Нет, там уже не больно, - прошептала она.
- А здесь?
- Здесь щекотно...
- А здесь?
- Целуй.
- А здесь?
- Целуй крепче!
Колено уже было забыто, было забыто все, потому что их захлестнула страсть.
Светлая комната стала светлее, и ангелы зашелестели белыми крылами своими, создавая эффект метели.
- Вот чем иногда кончается ушиб колена, - рассмеялась она.
- Мне приснился жуткий сон! - вдруг сказал он.
- Какой?
- Смешно сказать...
- А ты скажи.
- Мне приснилось, что я стал статуей, как Аполлон, и что у меня один варвар (он не назвал - кто), ты представляешь, отбил молотком то, что тебе так нравится.
- Ха-ха-ха! - залилась смехом Лиза. - Как бы я жила без этой радости?! Ты бы меня обрек на вечное монашество.
У Беляева мелькнул образ Валентины...
Коробку Лиза унесла к себе.
Потом, когда они пили кофе на кухне, туда прибежал босиком, в одной рубашонке Миша, весело подняв руки, закричал:
- Дей Моез!
- Где Дед Мороз? - удивленно, вскинув брови, спросила Лиза.
- Там! - выкрикнул Миша, указывая на окно, которое, как и из комнаты, выходила на улицу.
Беляев выглянул в окно, но никого не увидел, зато услышал звонок в дверь. Он пошел открывать, а Лиза быстро умыла и одела Мишу. Со звонком в коридор высыпали Коля и Саша. А Беляев впустил в квартиру настоящего Деда Мороза.
Беляев совсем забыл, что с месяц назад записался в профкоме на "Деда Мороза". Это был Зайцев с кафедры математики, широкоплечий, пузатый ассистент, с голосом дьякона. Следом за Дедом Морозом вошла Снегурочка, Шиманская, лаборантка с сопромата.
Дети радостно-испуганно застыли у стены. За спиной Деда Мороза был огромный мешок, на руках - красные рукавицы, в одной руке был толстый, суковатый посох, обмотанный серебристой лентой фольги.
- Я из лесу вышел, был сильный мороз! - прогудел Дед Мороз, не найдя более лучшего приветствия, чем это.
- Гляжу, поднимается медленно в гору! - издевательски-весело отозвался Беляев, поднимая Мишу на руки.
- Здравствуйте, детки! - сказал, подмигивая Беляеву, Дед Мороз, проходя в большую, Белявскую, комнату, где сияла своею красою наряженная елка.
Дед Мороз вновь подмигнул Беляеву и тот догадался поставить Мишу перед елкой, а сам незаметно пробраться к розетке у кровати. Коля и Миша, раскрыв рты, смотрели на Деда Мороза и Снегурочку.
- Снегурочка! - обратился к ней Дед Мороз.
- Да, дедушка.
- Начнем праздник для детей?
