— Но ведь другим отпускаешь…
— А тебе не дам, чтобы опять не свихнулась с правильного пути и не ударилась в спекуляцию и мошенничество. Потому что, чует моя душа, не доведет до добра то добро, которое ты хочешь взять в лавке. Да и где ты столько грошей набрала, чтобы закупить едва ли не все макробиотические харчи? Должно быть, остались запасы от прошлых нетрудовых доходов?
Одарка Дармограиха доказывала ему, что, конечно, могла бы нарвать репейника за околицей, достать и арбузов, и капусты для макробиотического дзена, но у нее работы столько, что головы некогда поднять. Вот если бы она была тунеядкой, как раньше, то в лавку и не пошла бы, все эти макробиотические харчи получила если б не из своего сада-огорода, то из чужих спекулянтских рук.
— Последняя у попа осталась жинка, да и то неправда, — стоял на своем лавочник Петро Кандыба, сердясь на покупательницу так, как сердилась три года на попа та просвирница, а поп и не знал.
Так до чего додумалась Одарка Дармограиха? Надумала пожаловаться на лавочника председателю колхоза Дыму. Но не успела она пожаловаться, как этот вредный лавочник Петро Кандыба, решивший было себе потешиться над бедной бывшей спекулянткой и пройдохой, а теперь сознательной труженицей, надумал замаслить Одарку Дармограиху. Однажды посреди ночи он привез ей на своем «Запорожце» полнехонький багажник макробиотических харчей. Чего там только не было! Например, из даров моря были там устрицы, осьминоги, угри, судаки, форель, щука, тунец, камбала, сом, лангусты, креветки, омары, селедка, сардины, анчоусы… Мол, бери, Одарка Дармограиха, ешь, омолаживайся, заботься о своем долголетии, как другие яблоневцы заботятся, только не ходи с жалобами к председателю колхоза Дыму.
От гнева лицо у Одарки Дармограихи стало красным, будто круглый месяц над сельской околицей.
— Чтоб тебя живьем земля поглотила! Да тебе лишний раз побожиться, что собаке муху раздавить! — полились из ее рта проклятия. — Да разве Хома Хомович для того обращал меня на путь истинный, путь правды и добра, чтобы ты меня опять сбивал на кривую дорожку? Да я скорее буду ходить кикимора кикиморой, растрепа растрепой, чем соглашусь принять твою взятку!
— Дурное проклятие к хозяину вернется, — буркнул раздосадованный лавочник Петро Кандыба. — Да ни один честный человек не отказался бы от этих макробиотических харчей, если, конечно, свой ум не пропил.
И ведь до чего еще додумалась молодица? Села за руль «Запорожца», подогнала его к ябоневскому пруду и выпустила все эти дары моря в воду. Вот с тех самых пор, если хотите знать, и разбогател колхоз «Барвинок», развелось в его пруду угрей, судаков, осьминогов, щук и сомов тьма-тьмущая, хватало не только для своих потребителей, а и на продажу. Но это мы уже опережаем события…
Так и не сбив с пути праведного бывшую спекулянтку и пройдоху Одарку Дармограиху, лавочник Петро Кандыба вынужден был покаяться и с кривой стежки самостоятельно вернуться на путь истины и правопорядка. Отныне он уже чурался всякого блата и родственных привилегий, отныне отпускал макробиотические продукты в порядке живой очереди. Так что потом Одарка Дармограиха навезла себе столько макробиотических продуктов, сколько хотела, даже с запасом, который беды не чинит.
Теперь уже ничто не мешало Яблоневке всерьез и надолго заняться искусством омоложения и долголетия, и уже никто не стремился к долголетию за чужой счет.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
в которой правление колхоза «Барвинок» опять получает письмо от золотоглазого академика Ионы Исаевича Короглы, пытающегося вывести на чистую воду Хому с его макробиотическим дзеном, а также рассказывается о встрече грибка-боровичка с председателем колхоза
Видать, этот клятый-мятый золотоглазый Иона Исаевич Короглы не был бы самим собой, если бы забыл о грибке-боровичке из Яблоневки. Грибке-боровичке, который приобрел славу народного иглотерапевта, а теперь, ударившись в макробиотический дзен, своим примером заразил всю Яблоневку, увлекшуюся искусством омоложения и долголетия. Эге ж, каким-то образом въедливому и завистливому светиле науки стало известно о том, что происходит в колхозе «Барвинок».
И опять — письмо на имя правления! А в письме — о восточной медицине, а также о так называемом двуединстве сущего в природе: день — ночь, мужчина — женщина, война — мир. А также о янь-инь. О лечении диетой, воздухом, мыслью. Конечно, не надо срезать кожицу с растений и плодов. Конечно, надо есть только те харчи, которые не убегают от вас, — растения, водоросли, моллюски. Конечно, можно излечиться от любой болезни, не выходя за порог своего дома. А какой основной закон мироздания? То, что имеет лицевую сторону, имеет и изнанку. То, что имеет начало, имеет и конец. Нет ничего одинакового во Вселенной. Чем больше лицевая сторона, тем больше и изнанка. Все противоположности взаимодополняются. Янь и инь — две руки Бесконечности, Абсолютной Самости, Бога или Бесконечной Пустоты.
Обращаясь в правление колхоза «Барвинок», академик Иона Исаевич Короглы писал о том, что Хома стихийно, подсознательно исповедует восточную философию и вульгарно преклоняется перед восточной медициной. Если он исходит из так называемых двенадцати теорем всеобщего принципа, в основе которого лежит янь и инь, то, бесспорно, Хома — это янь, а Мартоха — это инь. Иными словами, Хома с Мартохой два полюса бесконечной Пустоты в благословенной Яблоневке. Поэтому Хома с Мартохой, будучи янь и инь, продолжаются на подольском черноземном грунте нескончаемо, постоянно и вечно, беря начало в нескончаемости вольного простора, которого в Яблоневке одалживать и покупать не надо. Конечно, Мартоха, как инь, центробежна, а Хома, как янь, центростремителен, поэтому инь создает тень да холод, а янь творит тепло, свет, массу. Глядишь, инь Мартохи порой вытесняет янь Хомы, а там уже янь Хомы вытесняет инь Мартохи, ибо, если исходить из двенадцати теорем всеобщего принципа, непременно кто-то кого-то сначала вытесняет и днем и ночью, а потом уже вытесняет кого-то кто-то. Кроме того, все вещи и явления состоят из янь и инь в разных соотношениях, так что, глядишь, в ссоре то Мартоха берет верх, а Хома поддается, а то, глядишь, уже Хома поддается, а Мартоха берет верх. Поэтому и получается у Хомы и Мартохи: «Где ты был?» — «Через речку переходил». — «А почему же ты сухой?» — «Потому что нечего поесть». Нет ничего такого, что принадлежало бы полностью янь и инь, все весьма относительно, поэтому и выходит, что Мартоха
