— Спой лучше что-нибудь, — попросил Слава.
— Вот, хотите последнее, — обрадовался Юра, он вообще любил выступать. — Песенка про старого фотографа, который бродит по Москве и снимает старые кварталы.
Меня вы найдете всегда и везде С облезлой треногой и ящиком старым. Брожу по Москве и снимаю весь день Дома, переулки, дворы и бульвары. Под красною лампой над белой бумагой Я в полумраке замру в ожиданье…
— Это он про Александра Сергеевича написал, — шепотом сказал Слава.
Домам, как и мне, есть о чем рассказать И есть, что оставить счастливым потомкам, Они не хотят, как и я, умирать, Ведь им, как и мне, неохота на сломку… [5]
Юра спел последний куплет про старого чудака, и тут в зал, натужно вопя, вкатилась лихая компания с двумя гитарами наперевес.
— Смотри, «лоси», — оживился Слава, — на гитарах играют.
Наши старые знакомые были неотразимы. Инструменты пели у них в руках. Длинные цепкие пальцы строго держали лады, а закаленные глотки ни на секунду не затихали. Их молодцеватые груди были увешаны значками с экзотическими названиями.
Компания расположилась в креслах и грянула задорную и поучительную туристскую песню про туриста, который потихоньку съел все консервы, а когда ему сделали замечание, он осознал и раскаялся.
Юра соскочил с подоконника и, бережно обняв гитару, пошел к выходу.
Мороз на улице здорово давал о себе знать. Около ярко освещенного входа среди ребят мы увидели две приплясывающие на морозе фигуры в черных танцевальных мокасинах на тоненькой подошве.
— Мадленский, Булдаков! — закричал Костя Соколов. — Куда же вы пропали?
Филимон сделал специальный загадочный знак, который должен был означать, что все в порядке. А стоят они здесь не просто так, а со смыслом. И что ожидание их не пропадет даром, хотя на улице, может быть, и все двадцать пять.
— Пошли, — сказал Слава.
Завернули в переулок, и тут Костя встал как вкопанный. Мы с недоумением обернулись.
— Ты что?
— Смотрите, ребята, стоит.
И он указал на маленький горбатый «Запорожец», приткнувшийся к гигантскому сугробу.
— Ну и что, пусть стоит.
— Как так: «Пусть стоит». Давайте его на сугроб поставим.
P-раз! И легонькая машинка, уныло свесив кривые задние колеса, грустно глядела на нас своими фарами с высоты смерзшегося звенящего сугроба.
Заскочили в проходной двор и тут вволю посмеялись…
— Слушайте, ребята, а вдруг этот «Запорожец» какого-нибудь инвалида. Им часто выдают такие машины, — вдруг сказал Слава.
— Нет, нет, я точно видел, — возразил Костя, — у него нет ручного управления.
— Нет, ну все равно надо снять, — поддержал Славу Володя Осадчий.
— А если засекут? — забеспокоился Коля.
— Чего же ты сейчас боишься? Ведь когда ставили на сугроб, не боялся.
— Тогда был порыв…
Мне показалось, что «Запорожец» улыбнулся, когда увидел нас в проеме подворотни.
С кряхтением стали стаскивать машину с сугроба. В окнах начали зажигаться огни. Из темного конца переулка раздалась трель милицейского свистка.
— Продолжаем работу, ни с места, — приказал Слава.
— Прекратить, — запыхавшись от бега, потребовал молоденький сержант.
— Что «прекратить»? — поинтересовался Слава.
— А что вы тут делаете? — в свою очередь, подозрительно спросил сержант.
— Машину с сугроба снимаем. Кто-то вон поставил и убежал. А мы видим: такое дело, — толково объяснял Слава.
— А владелец, может быть, инвалид, — запальчиво поддержал Костя, — как ему быть?
— Да нет, не похоже, — медленно сказал сержант, заглянув в салон, — управление не ручное, хотя кто его знает.
Из-за угла вынырнули четыре тени. Филимон и Миша, радостно щебеча и приплясывая, держали под руки двух девочек в искусственных шубках с раскрасневшимися мордочками. Сделав вид, что ни к нам, ни к сержанту, ни к «Запорожцу» они не имеют никакого отношения, ребята проворно свернули в проходной двор.
— Ну что, орлы, взяли, — сказал сержант и ухватился за передний бампер.
— Оставьте в покое машину, — раздался сверху визгливый женский голос. — Сейчас позову милицию!
— Все в порядке, мамаша, я уже здесь, — поднял голову сержант.
Мы смиренно молчали.
— Что это они, то на сугроб ставят, то снимают, — поинтересовался бас из дома напротив.
Сержант внимательно посмотрел на нас, мы приподняли машину, дернули, и она, мягко спружинив, встала на свое место.
— Что, совесть заела? — спросил сержант, отряхивая перчатки.
— Да, — коротко ответил Слава.
