и просто — разсуждать тутъ не о чемь.
— Будемте играть. Хотите Бегховенскую «Леонору»?
— Давайте.
Они начали. Нина Александровна щурила глаза и находилась вообще въ возбужденномъ состояніи, а Телепневъ, работая лѣвую руку, продолжалъ себя спрашивать: «зачѣмъ эга барыня начала съ нимъ изливаться и какое ему дѣло до развитія ея племянницы». Играли они долго, безъ разговоровъ.
— Моя сестра занимается съ Темирой по-англійски, — объяснила Нина Александровна.
— Вы извиняетесь, что она меня не занимаетъ.
— О нѣтъ, я знаю, что вы слишкомъ просто смотрите на вещи, чтобы обидѣться.
— Непремѣнно обижусь.
— А вотъ и онѣ.
Дверь изъ рабочей комнаты Темиры отворилась, оттуда вышла Юлія Александровна одна.
— Продолжайте, продолжайте, — заговорила она. — У васъ прекрасно идетъ. Да вы, m-r Телепневъ, серьезный музыкантъ. Вы намъ доставите много удовольствія.
Она усѣлась на свое обыкновенное мѣсто у стола и заковыряла крючкомъ.
— Проиграемте еще разъ увертюру, — сказала Нина Александровна.
Начали опять барабанить. Мать послушала немножко, потомъ отправилась тихимъ шагомъ въ кабинетъ мужа. Минутъ черезъ пять она вышла оттуда очень блѣдная. Брови приводнялись еще выше обыкновеннаго, лицо вытянулось, ротъ ужасно раскрылся. Она заметалась по комнатѣ, потомъ подошла къ роялю.
— Нина, — застонала она. — Jean себя вдругъ почувствовалъ дурно, онъ тебя желаетъ видѣть. Я, право, не знаю, что мнѣ и дѣлать, — послать за докторомъ, что-ли?
— Ахъ, полно, Julie, онъ просто хандритъ.
— Ахъ, нѣтъ, онъ весь въ жару лежитъ.
— Онъ меня желаетъ видѣть?
— Да, m-r Телепневъ извинитъ.
— Такъ пойдемъ вмѣстѣ, я съ нимъ съ больнымъ не умѣю возиться.
— Pardon, m-r Телепневъ, — застонала барыня.
— Сдѣлайте милость, не стѣсняйтесь, — проговорилъ Телепневъ, и всталъ съ табурета.
Нина Александровна поблагодарила его и пошла вмѣстѣ съ сестрой въ кабинетъ.
«Бонвиванъ что-нибудь затѣваетъ», подумалъ Телепневъ. «Экіе они кислые. Эта Нина Александровна съ своими изліяніями. Какъ тутъ не запутать дѣвчонки. А мнѣ не убраться-ли во-свояси?» И онъ хотѣлъ было взять съ рояля свою фуражку, но опустилъ руку: въ дверяхъ своей рабочей комнаты стояла Темира.
Она смутилась, увидавши Телепнева одного въ гостиной, но скрыла свое смущеніе и, подойдя къ столу, спокойно спросила его:
— Вы кончили вашу музыку?
— Нѣтъ, но съ вашимъ papa что-то такое. Нина Александровна пошла туда въ кабинетъ.
— Я васъ не спрашивала, куда пошла Нина Александровна, — вдругъ прервала его дѣвушка.
Телепневъ смѣрилъ ее съ ногъ до головы.
— M-llo Déouline, вы меня поражаете. Я не знаю, чѣмъ я заслужилъ, въ два-три раза, такую антипатію. Я, мнѣ кажется, имѣю право, по крайней мѣрѣ, на вашу вѣжливость. Скажите на милость, что значитъ вашъ рѣзкій отвѣтъ? Я вамъ объяснилъ очень простую вещь, что мы играли съ Ниной Александровной и ваша maman позвала ее въ кабинетъ. Кто же виноватъ въ томъ, что васъ въ шестнадцать лѣтъ въ такой степени изломали, что вы походя можете…
— Прошу васъ не доканчивайте, — отвѣтила дѣвушка и не могла уже болѣе совладать съ смущеніемъ.
Щеки ея горѣли.
— Нѣтъ, я докончу. Вы, кажется, собираетесь записаться въ эксцентрическія особы и, вѣроятно, очень строги къ другимъ. Я замѣтилъ съ перваго раза, что мой тонъ, моя манера вамъ не понравились; но зачѣмъ же говорить грубости и быть смѣшной.
— М-г Телепневъ! — вскричала дѣвушка.
— Я не испугаюсь вашего тона. Вы вполнѣ заслужили то, что я вамъ сейчасъ сказалъ. Но, если я вамъ такъ непріятенъ, то мнѣ только остается избавить себя отъ удовольствія слышать отъ васъ незаслуженныя рѣзкости.
Дѣвушка сдѣлала порывистое движеніе и собралась отвѣтить на фразу Телепнева, но въ кабинетѣ послышался громкій говоръ, возгласъ Ивана Павловича и потомъ женскій плачъ. Темира сдѣлала нѣсколько шаговъ къ двери, глаза ея заблестѣли, и, отвернувши голову отъ Телепнева, она простояла неподвижно съ минуту. Опять послышался возгласъ Деулина. Телепневу сдѣлалось жалко дѣвушку. Въ ея позѣ, въ блѣдномъ лицѣ, блестящихъ глазахъ, было столько хорошей гордости и столько свѣжей боли чувствовалось въ нихъ… Телепневъ вдругъ подошелъ къ ней очень близко и протянулъ ей руку.
— Простите меня, — тихо и отрывисто выговорилъ онъ. — Я васъ понялъ. Не слушайтесь никого и ничего, кромѣ вашего сердца.
И онъ двинулся къ роялю, желая взять фуражку и уйти совсѣмъ.
Темира подняла голову и вдругъ посмотрѣла на Телепнева гораздо довѣрчивѣе.
— Вы идете? — тихо спросила она.
— Мнѣ пора, да и лучше будетъ, если я уйду. Вашъ papa не совсѣмъ здоровъ.
— Да, идите, идите, — прошептала дѣвушка дрожащимъ голосомъ.
Но не успѣлъ Телепневъ обернуться отъ рояля, какъ онъ услыхалъ глухія рыданія. Темира опустилась на диванъ и плакала, заглушая свои всхлипыванія платкомъ. Потомъ она прижалась къ подушкѣ и вся дрожала. Телепневъ стоялъ около стола и не зналъ помочь ли ей чѣмъ-нибудь, велѣть ли подать воды или удалиться. Но эти слезы были не простая слезливость. Онѣ говорили о какой-то крупной борьбѣ.
— Зачѣмъ вы здѣсь стоите, — заговорила она: — идите, ради Бога идите. Вы не должны были видѣть, какъ я плакала.
— Но я видѣлъ. Чего же вы стыдитесь? Я не врываюсь въ вашу жизнь. Прощайте, — сказалъ онъ, подавая ей руку. — Да дайте же мнѣ руку. Вамъ самимъ будетъ дурно, если вы меня дурно отпустите.
Темира подала ему руку.
— Бѣдная дѣвушка, — сказалъ ей въ упоръ Телепневъ и, не дожидаясь ея отвѣта, вышелъ изъ гостиной.
Впервые, въ послѣдніе четыре года, онъ былъ такъ взволнованъ. Чѣмъ-то новымъ пахнулъ на него весь образъ этого, только-что вставшаго на ноги, ребенка. Жалко было ее, и вмѣстѣ съ тѣмъ что-то раздражающее приносила она съ собою, что-то такое, въ чемъ сказывалась и гордость, и воля, и скороспѣлое презрѣніе, и неподдѣльное благородство. «Ее такъ нельзя оставить», подумалъ Телепневъ: «я здѣсь не въ послѣдній разъ».
На дворѣ разгулялась вьюга, но Телепневъ, спускаясь отъ дому по аллеѣ, не обратилъ на это вниманія и шелъ быстрыми шагами, все спрашивая себя мысленно: «какая же это тревога могла закрасться такъ сильно въ натуру шестнадцатилѣтней дѣвочки, и что за судьба ожидаетъ ее съ такими папахенъ и мамахенъ и съ такой тетенькой, желающей во что бы-то ни стало развивать свою строптивую племянницу?»
IX.
Кабинетъ Ивана Павловича представлялъ слѣдующее зрѣлище: самъ онъ раскинулся на диванѣ и дергалъ свои волосы, Нина Александровна ходила, а сестра ея, на низкихъ креслахъ около камина, тихо плакала.
— Ты самъ не знаешь, чего тебѣ хочется! — вскричала Нина Александровна.
— Нѣтъ, я знаю. Но вы всѣ согласились убить меня.
— Полно, Jean, — хныкала барыня. — Нина, можетъ, еще останется съ нами, я ее упрошу.
— Нѣтъ, это вы, вы вашимъ ригоризмомъ и разными нелѣпостями довели до того, что никому нельзя остаться у насъ въ домѣ.
— Я уйду
