— вотъ онѣ.
Старуха развернула пачку и начала считать ассигнаціи. Послѣ того, она еще раскрыла свои книги и счеты и заставила Бориса все это повѣрить.
— Это еще не все, — сказала она, вручая ему пачку: —у меня отъ прежнихъ годовъ оставались деньги — вотъ онѣ, здѣсь. — Она взяла съ дивана зелененькій ящикъ, со стальной отдѣлкой.
— Бабушка, — проговорилъ Борисъ — вѣдь эти деньги ваши, какъ же ихъ учесть? имѣніе не было раздѣлено.
— Я чужихъ денегъ не хочу-съ, — прервала его рѣзко старуха. — Какой я доходъ получала съ моего имѣнья, тотъ мои, а деньги на расходъ по дому шли изъ Николинькина имѣнья. ужъ позвольте мнѣ это знать…
Она отперла зелененькій ящикъ и вынула оттуда большую пачку ассигнацій и серій.
— Вотъ тутъ, — продолжала она: — на ассигнаціи двадцать тысячъ; можете ихъ взять… пересчитайте… за нѣсколько лѣтъ тутъ остатокъ.
Считаніе денегъ продолжалось довольно-долго. Бабинька каждую бумажку пересматривала и передавала Борису.
Когда это кончилось, она закрыла книги и встала.
— Ну-съ, Борисъ Николаичъ, — сказала она: — что въ домѣ остается, — все ваше. Я съ собой беру только свои вещи. Вотъ вамъ ключи отъ чулана и погреба. Серебру счетъ вотъ тутъ, у меня. Мнѣ въ деревню ненужно этого.
— Но какъ же вы соберетесь въ одинъ день, бабушка? — спросилъ Борисъ.
— Такъ и соберусь: сяду въ карету, да и поѣду.
— Вѣдь зимой въ Андроповой домъ холоденъ будетъ.
— Ужъ объ этомъ не безпокойтесь, — отвѣтила ѣдко старуха и движеніемъ показала, что Борисъ могъ удалиться.
— Вы и кушать не будете? — спросилъ Борисъ.
— Нѣтъ, я къ вечеру туда. Ну, прощайте, Борисъ Николаичъ, живите и веселитесь. Вы теперь на свободѣ, можете заняться воспитаніемъ сестрицы вашей… Амалія Христофоровна будетъ со мной. Да теперь зачѣмъ ей гувернантка?
Старуха, при этомъ, такъ сжала губы и такъ повела всѣмъ своимъ тѣломъ, что Борисъ покраснѣлъ.
— Мы придемъ проститься съ вами, — проговорилъ онъ.
— Кто проститься? — переспросила старуха.
— Я и Маша, — отвѣтилъ Борисъ.
— Какъ вамъ угодно, только ужъ не взыщите съ меня: тетушки вашей я видѣть не желаю, вы это можете передать ей, а то я съ задняго крыльца уѣду. Возьмите же съ собой деньги и счеты всѣ… можете такъ, со всѣмъ портфелемъ, мнѣ его не нужно, и ящичекъ вотъ этотъ.
Борисъ взялъ портфель, книги и ящичекъ, и повернулъ къ двери.
— Да вотъ еще что: старухи у меня тутъ остаются да двѣ дѣвчонки: ужъ вы покормите ихъ, я за ними подводу пришлю.
— Помилуйте, бабушка, — проговорилъ Борисъ и, смущенный, вышелъ. — Ему было не то стыдно, не то досадно.
Онъ зашелъ къ себѣ въ спальню, спряталъ все въ бюро и взбѣжалъ наверхъ.
Не хотѣлось Борису представить въ подробностяхъ всю сцену съ бабушкой; но отъ Софьи Николаевны онъ не могъ ничего скрыть.
— Такъ она не желаетъ прощаться со мной? — спросила Софья Николаевна съ грустной, но добродушной улыбкой. — Ну, что жъ дѣлать! Въ этомъ она свободна… п, знаешь что, Борисъ? — прибавила она: — поведеніе бабушки мнѣ очень нравится. Оно меня нисколько не возмущаетъ въ настоящую минуту.
Борисъ видѣлъ, что лицо тети было ясно, и впечатлѣніе сцены съ бабушкой смягчилось. Простота и прямота Софьи Николаевны упрощали и его самого.
Въ 11 часовъ карета была заложена шестерикомъ. Поднялась суетня въ дѣвичьей. Дворня вся высыпала въ залу.
Борисъ сошелъ внизъ съ Машей. Пелагея Сергѣевна простилась съ ними холодно. Амалія Христофоровна имѣла угнетенный видъ и желала даже прослезиться, цѣлуя Машу.
Въ дворнѣ было какое-то недоумѣніе, точно готовились всѣ къ чему-торжественному. Бабинька зашла въ спальню, оглянула ее, перекрестилась и, нп съ кѣмъ больше не прощаясь, отправилась на крыльцо и сѣла въ карету.
Маша стояла на колѣняхъ, на стулѣ и смотрѣла въ окно.
— Вотъ бабушка и уѣхала, — сказала она Борису, вернувшемуся съ крыльца, куда онъ ее не пустилъ. — Жалко мнѣ ее, Боря; а уже лучше пусть она назадъ-то не пріѣзжаетъ, — прибавила дѣвочка, покачавъ головой.
Борисъ невольно улыбнулся и, поднявшись съ ней наверхъ, объявилъ теткѣ, что бабинька уѣхала.
И долго всѣ трое молчали.
XIV.
Уѣхала бабинька.
Большой, дикій домъ потерялъ своихъ старыхъ господъ. Новымъ было теперь много простора, даже черезчуръ много. Трудно было наполнить жизнью эти пустыя, высокія комнаты; этимъ комнатамъ точно становилось жалко, что не жпвутъ въ нихъ ни дѣдушка, ни бабушка… остались одни внучки.
Ѳедоръ Петровичъ пріѣхалъ часу въ двѣнадцатомъ; онъ очень удивился, узнавъ, что Пелагея Сергѣевна такъ скоро собралась въ дорогу.
— Знаете что, Ѳедоръ Петровпчъ, — говорила ему Софья Николаевна — они сидѣли наверху втроемъ: — мнѣ нравится ея поведеніе.
— А что-съ? — спросилъ флегматически опекунъ.
— Она, по крайней-мѣрѣ, открыто дѣйствуетъ…
— Ахъ, матушка Софья Николаевна, — прервалъ ее Лапннъ — я вижу, у васъ добрая душа; вы всякаго готовы извинить. Да я про себя скажу, что не долюбливаю я Пелагею Сергѣевну, не потому не долюбливаю, что она меня ругательски разругала, когда я къ ней сунулся… оно тогда и слѣдовало меня, — замѣтилъ онъ улыбаясь — а такъ, натура у ней жесткая… отталкиваетъ отъ себя. Вотъ, хоть бы въ дѣлѣ наслѣдства… Безспорно, она безкорыстно поступила… да язвительно все. «На-те, подавитесь!» — вѣдь это вотъ что другими словами значитъ…
— Что же дѣлать, Ѳедоръ Петровичъ? — сказала Софья Николаевна — вѣдь вы сами говорите: натура… а натуру ужъ не передѣлаешь.
— Конечно, — промолвилъ добродушный опекунъ и, обращаясь къ Борису, сказалъ: — намъ съ вамп еще на счетъ дворовыхъ-то…
— Я отдалъ Якову тѣ двѣсти рублей, какъ мы говорили.
— Ну, это ваша воля. Вотъ не придумаете ли, Софья Николаевна, что намъ дѣлать со старухами?
Она разсмѣялась.
— Это ужъ неизбѣжное зло, — сказала она. — Ихъ нужно держатъ… только не мѣшало бы, кажется, почистить ихъ обиталище.
— Да и весь-то домъ, — замѣтилъ Борисъ.
Разговоръ перешелъ на то, какія перемѣны сдѣлать въ домѣ. Пошли осматривать всѣ комнаты. Софья Николаевна удивлялась неудобности и непомѣститильности дома. Пустота и неуютность пріемныхъ комнатъ подавляли ее.
— Въ диванной мы будемъ сидѣть иногда по вечерамъ, — сказала она — а то внизу будетъ необитаемое аббатство.
— Именно, аббатство, — повторилъ Лаппнъ, качая головой.
— Диванную можно отдѣлать немножко поуютнѣе, — говорила Софья Николаевна, осматривая бывшую обитель бабиньки, откуда еще не вышелъ старушечій запахъ.
— Какъ странно становится, — замѣтила она — когда подумаешь, что здѣсь, въ этой комнатѣ протекла цѣлая жизнь… нѣсколько десятковъ лѣтъ проси дѣла тутъ бабинька!
— У ьасъ комнаты, — проговорилъ Борись: — точно настыли въ томъ видѣ, какъ онѣ были пятьдесятъ лѣтъ назадъ.
Оьъ началъ разсказывать Софьѣ Николаевичѣ исторію каждаго дивана, каждой картины и зеркала.
