лицо. Год назад, сказал ты. Сколько же тебе год назад было? Тридцать пять? Сорок? Больше?
Не скрою, ты красив (не хочу даже писать „был“). Да, мой дорогой. Если бы мы встретились в обычных обстоятельствах и ты стал бы ухаживать за мной, я думаю, что ты добился бы моей любви; может быть, не сразу, но вряд ли я устояла бы перед твоим обаянием. На этой фотографии ты даже слишком красив; таких мужчин называют сердцеедами. Жаль, что на фотографии не видно твоих рук; руки о многом говорят. Но достаточно и глаз. Твои напоминают мне глаза тигра. Задумывался ли ты об этом, говорил ли кто тебе, что у тебя тигриный взгляд, от которого цепенеет душа, переполняясь ужасом и восхищением? Но мне почему-то кажется, что, когда тигр влюблен, он смотрит на свою подругу взглядом властным и нежным одновременно. Этого взгляда пугаешься, но ему хочется в то же время покориться, противостоять ему невозможно. И в то же время этот взгляд — взгляд могучего хищника, предназначенного Создателем для убийства. Если можно соединить несоединимое, тигр — это невинный убийца. Он — таков. Ибо он — тигр. Мне кажется, что у тигра (и у тебя) глаза цвета темного меда. Я угадала? По фотографии трудно, увы, понять, какого цвета у тебя волосы, есть ли в них седина? Но все это несущественно. Это детали. Ты просто очень хорош собой, и я вполне могу себе представить, сколько девушек с удовольствием раскрыли бы тебе свои объятья. И все-таки (хотя ты это и отрицаешь) вид у тебя довольно грустный, никакого победного торжества в тебе я не заметила. В чем дело? Только не заставляй меня вновь поверить в это фантастическое твое утверждение. Что всю свою жизнь ты только ждал и предчувствовал встречу со мной, из-за чего отказывался от радостей жизни, от возможностей, которых у тебя было предостаточно.
Я права? Но и это несущественно. Если в том, что ты пишешь, есть хотя бы пятьдесят процентов правды, ты просто сумасшедший.
Нет, нет, нет… Ты не сумасшедший, мой дорогой. Все, что угодно, только не это. Но что же ты на самом деле?
А теперь еще и это. Выясняется, что ты меняешь свой облик, подобно облаку. Ты пишешь, что у тебя теперь другое лицо. Ну а глаза? Глаза ведь никакие врачи поменять тебе не могли, не так ли? А потому я уверена — даже с твоим новым лицом я теперь узнаю тебя, если встречу. По глазам, по взгляду. Слушай, я никогда не просила тебя ни о чем. Но я больше не могу. Не раскрывая себя, сделай так, чтобы хоть на миг оказаться рядом. Ведь если я поняла тебя правильно, в прошлом ты уже не раз оказывался рядом со мной. Сделай это снова еще раз. Прошу тебя! Ты увидишь, сердце мне подскажет, что это ты. И я упаду в твои объятья, на твои ладони. Без тени сомнения и без оглядки.
Не хочешь раскрывать себя — не раскрывай, пусть это выглядит, как случайная встреча. Но потом, потом… Когда мы окажемся наедине, ты скажешь мне одно только слово: „Теа…“
Один раз. Прошу тебя — об одной-единственной встрече. Пусть она даже будет первой и последней. Не бойся, я не выдам тебя, никогда и никому. Клянусь своею жизнью. Один раз. Случайная встреча двух людей… Может же такое случиться с мужчиной и с женщиной; любыми мужчиной и женщиной. Мы пойдем рядом, просто прижавшись друг к другу, болтая о пустяках, ни о чем. Зайдем в какой-нибудь ресторанчик, где играет музыка. Ты прислал мне за эти годы так много пластинок, но ни разу не догадался записать на одной из них свой голос, хотя возможности для этого у тебя, я уверена, были. Ты мог это сделать много лет назад. Но ты боялся нарушить конспирацию, да? Теперь ты уже ее нарушил, пусть чуть-чуть. Фотография передо мной, присоедини к ней, пожалуйста, свой голос.
Почти восемь лет я читаю твои письма. Временами мне хотелось, чтобы эта страница в моей жизни вообще отсутствовала. Но это — в прошлом. Теперь я хочу, чтобы это никогда не прекращалось. Я не сомневаюсь в том, что однажды — когда-нибудь — мы встретимся, невзирая на все обстоятельства, настоящие и будущие. Кстати, сейчас самое время тебе объяснить, почему все мои письма я отправляю на имя Франца Кафки. Равно как и почему все пластинки, которые ты присылаешь, — одного-единственного композитора.
Я принадлежу тебе, видимо, так же, как жертва принадлежит избравшему ее тигру.
Твоя Теа».
Письмо потрясло его. Он читал, и перечитывал его, и читал снова. Внезапно (это было с ним впервые) он вдруг подумал о том, что их встреча возможна. Для этого, понимал он, ему все придется поставить на карту — и это будет его последняя игра. Он не сомневался — при встрече Tea откроет ему свои объятья. Но, не сомневаясь в этом, он знал, что самому ему будет нечего предложить ей, кроме себя. От этих мыслей у него закружилась голова, словно в бешеном ритме танца. О, этот танец он готов был начать, даже если с каждым движением он приближался к смерти. Он был готов танцевать — до самого конца, не выпуская ангела разрушения из своих рук.
И тут на него обрушилась новая беда. Спрятав свое лицо за густой бородой и усами, он прилетел в Европу, но, проходя, как обычно, паспортный контроль, впервые в своей жизни допустил невероятную оплошность: из трех, находившихся в его распоряжении паспортов он предъявил не тот, что следовало. Его пригласили на допрос, обыскали и нашли еще два паспорта и заряженный пистолет.
Там же, в аэропорту, он был арестован.
27
Сидя в тюрьме, он терпеливо ждал суда, за которым должна была последовать высылка из Англии. Он не сомневался, что его выручат, как не сомневался и в том, что в Израиле его ждет строгий нагоняй; более того, он станет объектом насмешек. Но ему на все это было глубоко наплевать; его танец с ангелом смерти начался. Теперь он думал только об одном — о том, как он встретится с Теей. А что до остального… ему не представляло никаких трудностей в самом скором времени после освобождения и высылки снова вернуться в Англию. Это можно было сделать через третью страну, к примеру отрастив более длинную (или, наоборот, убрав вообще) бороду и укоротив усы — или наоборот; можно было въехать
