в том, что перед ним именно тот человек, с которым он уже встречался в Израиле. Доктору Трианде он представился под именем Георга Милана; доктор Трианда должен извинить его за то, что он доставляет ему беспокойство во время каникул, но, узнав от знакомых о его пребывании в университете, он, Георг Милан, не мог упустить возможности встретиться с коллегой, хотя бы коротко.
Дело в том, объяснял доктору Трианде господин Милан, что уже много лет он сам работает над темой о древних торговых путях финикийцев и в связи с этим хотел бы узнать, может ли он рассчитывать на грант, финансовую поддержку Мадридского университета. Ему, Георгу Милану, придется побывать в Испании, равно как и на северном побережье Африки; последний этап его работы отнимет, по самым скромным подсчетам, не менее полугода, а это, увы, деньги и еще раз деньги…
Он говорил, а Никос Трианда вглядывался в лицо господина Милана с нескрываемым интересом, что, в свою очередь, не укрылось от последнего. Но грек не узнал его. Отведя взгляд, он с большим воодушевлением включился в разговор. Тема, затронутая собеседником, была так дорога ему, что отвлекла от каких-то смутных, неясных для него самого подозрений. Средиземноморье… это слово постоянно звучало в его душе, и он безотчетно готов был погрузиться в этот сказочный и почти что утерянный для остального человечества мир. Он подхватил и с жаром стал развивать тему общности средиземноморских культур… Этот разговор, начавшийся двенадцать лет назад и так поразивший тогда воображение Александра, сейчас оставлял его совершенно равнодушным. Его интересовало сейчас совсем другое. Его интересовал сам доктор Трианда.
Грек увлеченно говорил, вдохновляясь собственным энтузиазмом. Александр смотрел на него и видел красивого и здорового мужчину тридцати восьми лет, человека оптимистичного и энергичного. Только ли Средиземноморьем был вызван этот подъем, этот интеллектуальный блеск, эта, ощущаемая даже на расстоянии приподнятость, ореол удачи, окружавший доктора Трианду? Александр вновь возвращался к мысли о том, что тогда, двенадцать лет назад, он вполне мог бы застрелить ученого грека, и вновь признавался себе, что сейчас был бы уже не в состоянии этого сделать.
Но почему он предложил тогда продолжить этот разговор? Завтра, к примеру… где-нибудь в более уединенном месте. У господина Милана, очень кстати, была роскошная машина, которая без помех доставит их к любому, даже достаточно отдаленному месту на побережье, славящемуся своими дивными по красоте уголками, — и, хотя это не побережье любимого ими обоими Средиземного моря, в любом случае — это берег моря, и всегда найдется укромный ресторанчик с итальянской кухней, который создаст иллюзию иного пространства и времени.
— С огромным удовольствием, — ответил на это предложение доктор Трианда. С огромным удовольствием принял бы он любезное предложение своего нового знакомца, но… Учебный год завершен, и завтра он навсегда покидает эти края. Он замялся, потом улыбнулся широкой улыбкой счастливого человека и добавил… он покидает эти края не один, а с человеком, которого встретил здесь совершенно случайно и который полностью перевернул его жизнь. Как настоящий мужчина господин Милан, разумеется, понимает, о чем идет речь, и не обидится на отказ. Да. К сожалению, он должен отказаться. Но был бы очень рад, если бы каким-то образом их знакомство могло быть продолжено.
И он протянул Александру свою визитную карточку. Он официально приглашает его посетить Мадридский университет и сделает все, от него зависящее, чтобы господин Милан не пожалел о своем визите. К сожалению, бюджет его кафедры достаточно скромен, и за билет до Мадрида господину Милану придется заплатить самому.
На этом они расстались. Вечером Никос упомянул в разговоре с Теей о встрече с человеком, так похожим на него самого и мечтающим о возрождении Средиземноморья. Этот человек, сказал Никос, своим ростом и внешностью напомнил ему Геракла. Правда, смеясь добавил он, сомнительно, чтобы у настоящего Геракла была такая замечательная, прямо-таки ассирийская борода…
Tea наморщилась, припоминая. Должно быть, именно этого человека она видела совсем недавно в университетском коридоре. Она обратила внимание именно на его бороду и рост, но ей он вовсе не показался похожим на Геракла — может быть, правда, потому, что он вышел из коридора спотыкаясь, словно его не держали ноги; ей даже показалось, что он вот-вот упадет, не перешагнув порога. Она решила, что виною тому его возраст. Наверное, он очень стар…
— Я думаю, что ему еще нет и пятидесяти, — сказал Никос. — Впрочем, для тебя это, конечно, глубокая старость, правда?
Александр вернулся в Лондон раньше, чем Tea и Никос. Он видел, как они вышли из такси у дома ее родителей и рука об руку вошли внутрь. Александр видел это, сидя на своем обычном месте, в кафе напротив, в доме, где когда-то находилась квартира покойного Г. Р.
Три дня он провел, занимая одно и то же место. В полдень окна квартиры Теи были обычно открыты, и несколько раз он мог видеть в оконном проеме, как ее мать обходит обеденный стол в гостиной. Видел он и Тею с Никосом; по крайней мере дважды в день они выходили из дома, держась за руки. Соблюдая необходимую осторожность, он шел за ними, понимая, что стоит только Никосу обернуться, и он узнает Александра, но Никосу, похоже, было не до него; остановив такси, он вместе с Теей быстро исчезал из вида. Со своего места Александр видел, как они вернулись часа через три, в покупках, с добрым десятком всевозможных пакетов и коробок. Александр видел также, как Tea, перед тем как войти в подъезд, поднялась на цыпочки и поцеловала Никоса в губы.
У Александра в кармане был пистолет с глушителем. Он сидел у самой витрины, и прохожие время от времени задевали за стекло. Он сидел, отделенный от внешнего мира лишь толщиной витринного стекла, сидел, время от времени делая еще один глоток уже остывшего чая с молоком, и думал о словах Чехова, заметившего как-то, что если в первом акте на сцене появляется ружье, то оно обязательно должно выстрелить в третьем. Дорогой Антон Павлович, думал Александр, жизнь вносит в теорию свои коррективы: появившись в первом акте, ружье может выстрелить тогда же, пусть даже этот выстрел будет совершенно бессмысленным. Все остальные акты обойдутся вовсе без стрельбы… и тем не менее может оказаться, что жизнь поставила достойную внимания человечества трагикомедию. Такую, что краснеть за постановку не придется никому.
Он долго сидел так, разглядывая эту мысль со всех сторон. Затем он вернулся к себе в гостиницу. Было самое время, подумал
