нам дано, а линии на правой – то, что мы делаем со своей жизнью сами. Я во всё это не верю, конечно, но, выходит, что даже если верить, можно быть больше того, что тебе дано. Можно быть
другим. Никакой судьбы. Никакого предопределения. Ничего такого. Мне нравится так думать.
Она наконец оставила в покое сигареты и, всматриваясь в рисунок на ладони, покрутила тонкое колечко на безымянном пальце.
– Мне тоже. Какой у тебя прогноз?
– Вроде ничего. Выкарабкаюсь, может. Это всё равно херово, но…
– Херово из окон выходить. – Она поморщилась. – А ты выкарабкаешься. Никита тебя очень уважал, знаешь? Говорил, ты упрямый. Ты ему рассказывал о?..
– Нет.
– Может, и зря.
– Да. Теперь и я так думаю.
Она как будто только сейчас заметила, что раскидала обломки сигарет вокруг себя, и, не жалея маникюра, принялась сгребать их в кучку вместе с пылью и облетевшими листьями. Потом опомнилась и сказала:
– Слушай, мы с… мужем улетаем в отпуск. Не хочешь у нас остаться? Цветы полить?
– Что за цветы?
– Кактус. У меня всё остальное дохнет. Надеюсь, с детьми не так будет.
Он улыбнулся.
– Полью. – Алёше вдруг пришло в голову: – Я не могу пить, но, если нужна компания, посижу с тобой. Только ты угощаешь. У меня стипендия завтра.
– Ок. Какая у вас стипендия, кстати?
– Три тысячи. Это повышенная.
– По-царски.
– Ага. Ну что, пойдем?
Алёша поднялся и протянул ей руку.
Ключ застрял и проворачиваться никак не желал.
Телефон всё жужжал в кармане.
– ВасильЕвгеньич, у вас всё в порядке? Мы ждем, ждем…
Анжела вышла из лифта и смотрела на него озабоченно.
– Дверь что-то не…
– Дайте я.
Она покрутила и вздохнула: шеф опять перепутал ключ… Как бы замок не пришлось менять. Налегла, вытащила и вставила другой из связки, правильный. Распахнула дверь и заставила его перепроверить: точно всё в порядке? свет, газ выключили? воду перекрыли? смотрите, десять дней все-таки.
Он кивал, подавляя раздражение. Анжела права: память после болезни у него и правда стала пошаливать. Дни рождения одноклассников – помнил, бессменный пароль от почты – нет.
Машина Анжелы стояла перед домом. На заднем сидении лежала замотанная в полиэтилен елка, а сбоку примостился бородатый мужчина с планшетом.
– Это Петя, – буркнула Анжела. – Айтишник наш, вы его видели.
На Новый год Анжела засобиралась ехать в Сочи – с Петей, по всей видимости. После долгих уговоров она убедила шефа составить компанию матери на даче (одна вообще не может!), а праздновать начать уже сегодня – в канун Рождества католического. Он, конечно, догадывался, что Анжелу волновало скорее его одинокое существование, но всё же сделал вид, что поверил. Володя хотел было прилететь, да по Европе покатилась очередная волна заразы – и сын не рискнул выезжать за границу.
Когда они наконец добрались, пошел снег – крупными хлопьями, пушистый, совсем рождественский.
Он вышел из машины и направился к калитке, оставляя дорожку следов на белом полотне. На окнах двухэтажного дома мерцали гирлянды, перед входом стоял увитый цветными фонариками садовый гном. На пороге показалась женщина лет шестидесяти и запричитала:
– Петенька, что ж ты опять без шарфика!
Пока Петенька тащил елочку в дом, Василий Евгеньевич отошел в сторону и взглянул на телефон, прожужжавший: «Сегодня был Ученый совет. Всё утвердили. Спасибо Вам!».
– ВасильЕвгеньич, ну вы чего не заходите?
– Одну минутку, Анжела.
Набрал уже ставший привычным номер:
– Добрый вечер! Не отвлекаю? Очень, очень рад за вас! Как в остальном на кафедре? Ну ничего, тема есть – будет и диссертация. О чем пишете в итоге? Оперная поэтика Глюка? Очень интересно.
Он прочертил носком ботинка полукруг и сказал с выдохом:
– Ирина, вы подумайте всё-таки насчет Академии. Четверть ставки всегда найдем… Ну если что, обращайтесь. Как я сам?
Он поднял голову вверх и взглянул в небо – высокое, звездное, не то что в Москве.
Тогда, выйдя из ресторана, он первым делом позвонил ректору и сказал, что уходит на больничный – и на пенсию. Попросил Анжелу отыскать контакты Ирины и позвонил ей сам: забирайте заявление. Та отказалась – вежливо, но непреклонно. Он же, поддавшись неведомому ранее чувству суеверия, убедил себя в том, что отныне его благополучие зависит от благополучия Олевской, и не успокоился, пока не обзвонил бывших коллег и не нашел полставки для преподавателя немецкого. По такому поводу пришлось вспомнить, что мудрость – высшее благо, а гордыня – худший грех, и помириться с Катериной Сергеевной, которая и приняла Ирину под свое крыло.
Размышляя о превратностях судьбы, на карантине он начал было писать завещание (Анжеле полагался набор антикварных статуэток), да только в процессе увлекся, и когда текст перешагнул десятую страницу, он хмыкнул, отложил рукописные листы, открыл ноутбук и впечатал название файла: «Апология». Пусть обоняние и вкус не вернулись, но утраченные чувства как будто обострились – в прошлом, заставляя заново вспоминать и выписывать терпкость побед и сладость утрат.
– …Знаете, Ирина, а хорошо. У меня как будто vita renova. И вас с наступающими! Вы же на немецкий лад отмечаете, наверное? И на кафедре тоже? Привет Катерине Сергеевне.
Из окна высунулась Анжела:
– ВасильЕвгеньич, простудитесь! Вы идете? У Пети тут бизнес-идея. Говорит, вам канал надо делать, чтобы лекции писать – как этому, Вотману.
– Лотману, вы хотели сказать?
– Наверное, Петя картавит просто. Сделаем из вас звезду ютуба, – и, помявшись, добавила: – Он говорит, вам думать надо, а то Альцгеймера словите.
Вася кивнул, замер на пороге и посмотрел еще раз на небо. Что это? Звезда падает? Геминиды вот только закончились…
Самолет моргнул еще раз и скрылся за облаками.
Он хмыкнул и зашел внутрь.
Дверь закрылась.
Дай каждому дню шанс стать лучшим в твоей жизни. (нем.)
Будь так добр. (нем.)
Задница (нем.)
Прекраснейший. (нем.)
Дерьмовый. (нем.)
Дай каждому дню шанс стать худшим в твоей жизни. (нем.)
Что ж, доброе утро. А где же Никита? (нем.)
– Его нет.
– Он отсутствует по уважительной причине?
– Не знаю. (нем.)
Скажите, что я его жду. (нем.)
Должен быть порядок. (нем.)
