при этом вполне благодушно, похохатывал, все ему нравилось. Может, по дороге придет в себя… ехать из деревни долго.
В пути нас сопровождали казак, который гулял по Дону, и утки, которые «летять», а с ними два гуся. Периодически отец прерывался и спрашивал:
– А куда это мы едем?
– В консерваторию, на концерт.
– О-о-о гос-с-споди-гос-с-споди… х-ха-ха, ну что же, в консерваторию так в консерваторию… хотя, в общем-то, мы и сами неплохо поем… Летя-я-я-ять у-у-утки…
Призрак напрасно потраченных усилий и денег витал.
На полпути сложный пассажир уснул. И на выходе оказался более или менее в норме. Вот ведь организм – железобетонный. Я воспрянула духом.
В первый и, будем честны, в последний раз в жизни я очутилась внутри картинки про Big Family. Мы заняли без малого полряда. Младшее поколение держалось индифферентно. Композиторы из своих овальных гнезд благосклонно взирали на нас со стен.
И вот гаснет свет, с торжественным стуком каблуков в яму просачивается дирижер, оркестр встает, дирижер кланяется, оркестр тоже кланяется, публика аплодирует, оркестр садится, за красивыми окнами синие зимние сумерки, скоро Новый год – атмосфера благости и возвышенности. Звезда в наглаженной манишке и блестящей бабочке выпархивает на сцену под бархатный голос конферансье за кадром. Публика в восторге от одного лицезрения звезды, звезда благосклонно и возбужденно кланяется, темпераментно принимает позу, все аплодируют, аплодируют в меру неистово, заглушая баритон в первом ряду амфитеатра:
– Это вот этот, что ли? Гос-с-споди, гос-споди…
Репертуар звезды приличествует новогоднему концерту. Латиноамериканец начинает с высокой, переливистой, яркой ноты…
– О гос-с-споди, – на сей раз баритон отчетливо слышен на фоне ноты и сопровождающей ее восторженной тишины, – тужится-то как, смотри не лопни!
Снискать расположение поклонника Марио Ланцы латиноамериканской звезде так и не удалось. Негодующее шипение с соседних рядов не возымело никакого действия. О том, чтобы оперативно вывести тяжелую артиллерию из зала, не могло быть и речи: объемы меломана и аксессуары в виде двух палок в сочетании с узостью консерваторских проходов между рядами делали это нереалистичным до антракта. Сорок минут позора – и семейный культпоход состоялся…
На обратном пути я не могу открыть машину, безотказная вроде бы немецкая техника отказывается сотрудничать. После нескольких минут беспомощного нажимания на кнопку, сопровождаемого все тем же «гос-с-споди, да в чем дело-то?!» и собственными «не понимаю, что происходит», я бегу искать батарейку – Москва, ЦАО, 31 декабря, 21:00. Замена чудом обретенной батарейки не приносит ожидаемого эффекта. Но меняя ее, я обнаруживаю, что внутри электрического встроен механический ключ (машина не такая уж и новая). А вставляя этот ключ в дверной замок – пытаясь, – понимаю, что это немножечко не моя машина… Мало ли в Бразилии Педров, а в Москве – аудев.
Почувствовать себя ребенком – бестолковым, глупым, беспомощным, неказистым, неловким, неумехой, неудачником, у которого все через одно место и вечно все не так, который витает в иллюзиях и строит дурацкие планы, не имеющие ничего общего с реальностью и обреченные на провал, – бесценно.
2022 г., Москва
Там, дома, тоже тополя во дворе. Качели-лодки. Кот ушел, долго нет. Ах да, это же детство, да… кот давно помер. И мать померла. И Робка. Все померли.
А ты вот нет. Ну что, ну что ты от меня хочешь? Флорентийский профиль, точеная фигура, силуэт. Золотые стружки соломы в воздухе, небо синее, как золотая метель. Баба красивая, только дура. И шлепнуть по заднице. Хихикает… Да нет, не такая уж она дура, эта Лёлечка. Хватило ума просидеть всю жизнь за кольцовской спиной, пить кровь.
Что она там на этой даче, без сортира, без продуктов, и денег-то, кажется, у нее нет. Деньги, где деньги? Где мои деньги? Гадина, все потратила, какие-то портьеры, финская мебель, люстры какие-то, сервизы. Зачем это все?
Тарелки странные какие-то. А, так это картонные. Как в рассказе у Толстого – про деда, которому деревянную миску дали, х-хе… да, удобно, кстати, можно сразу выбросить. Мыла посуду. Кто бишь это был? Дочь вроде, да. Принесла черешню.
На мой день рождения обычно была клубника. Май. Клубника и сирень. А тут черешня. Ничего, вкусная. В Молдавии этой черешни было… Ветки просто усыпаны! Сады. Румыны, ну какие вы румыны, Молдавия – древняя, достойная страна… М-да… «Была наука страсти нежной, / Которую воспел Назон, / За что страдальцем кончил он…» ох-ох-ох… «В Молдавии, в глуши степей / Вдали Италии своей». Да, Молдавия, лесостепи. Поляна, большая, на опушке соснового леса, вся розовая от земляники.
Я когда-то написал, что хотел бы провести остаток своих дней наедине с природой. Какое тут – никак не оставляют в покое. Эта квартира, сижу вот. Темно здесь как-то, неуютно. Коридор слишком длинный. Идти, переставлять палки. Живот еще… добежать бы до сортира… добежать, да уж…
Лекция… сегодня? Нет, тогда пришла бы Нонка помогать с компьютером. Нет, завтра. Сколько можно уже, устал, устал, устал. Да нет, не найти вам замены, второго такого Кольцова не найти вам, дудки, среди нынешних… необразованные… неучи, бездари.
Мать приехала, опоздала. Я уж думал, не приедет. Очень расстроился, плакал отчаянно. Приехала – счастье. Мы взяли банки, пошли в лес за земляникой. Солнце через стволы, так пахнет соснами. Поляна вся светится, как смотришь из леса, из тени – переливается в конце тропинки. Вот тропинка заканчивается, мы выходим с матерью на опушку. Там солнце ударяет в глаза, такое сияние. И тепло. Поваленный ствол, мы садимся вместе, рядом. Я закрываю глаза, прижимаюсь к матери, к теплому боку, а она накрывает меня рукой. Хорошо. Мама, на ручки…
2022 г., Москва
Что ж, я все прощаю. И я тебя жалею, да. Пусть тебе будет спокойно.
Несмотря на то что эта баба сидит тут с наглым видом, смотрит в упор и готовится получить свое. Эту квартиру, в которой каждый угол обихожен мною, моей кровью и нервами выстрадан каждый шкаф, каждая табуретка. Вышивки свои и картины Анны я, конечно, заберу. И свои книги. Да, и подушки, портьеры, покрывала. Там на кровати сидят игрушки: одна моя, из детства, она со мной была с войны. Собака, немецкая овчарка, ее зовут как ту, настоящую, что была у нас еще до войны, – Снейка. Ее во время войны мамочка отдала военным. Она говорила, что когда мужчина, военный, взял поводок, а мама собралась уходить, то у собаки потекли слезы, она все понимала. Нам передавали
