потом, что Снейка успешно работала, ловила бандитов и шпионов. А еще там сидит Анина собака Мэри, с которой она не расставалась все детство: она с нами и на море ездила, и в больницах она с Аней лежала. Я ей пришила глаз, привела ее в порядок, сшила ей платье. Они сидят там обе на кровати. И еще на стене, приколоты булавкой, висят куклы-бибабо – это те, что на руку надевают, я выяснила, как они называются, – кот и лиса. Он был кот, а я была лиса. Где-то под кроватью есть чемодан с его рисунками про кота и лису. Шаржи – ручкой, карандашом, с подписями. Анна так любила эти его рисунки. А однажды спросила, лет в пять: а где же я? И он нарисовал с ней, ее нарисовал в виде цыпленка. Ей не очень понравилось, я видела, но она не показала вида.
Этот чемодан из-под кровати тоже надо забрать, там эти рисунки, старые фотографии. Те, что еще сами печатали, пересвеченные, с завернувшимися краями. Где Аня совсем маленькая или ее еще нет. Было ли счастье? Да, наверное. Не знаю. Не помню.
Забрать – а куда? Я пока бомж… Конечно, Анна сказала, все устроит, но чувствую я себя бездомной собакой без своего угла. Да, есть же еще дача, мой мирок, с цветами, яблонями. Но без водопровода. Тяжело там, трудный быт.
Какое странное состояние. Одновременно тяжесть, горечь и необыкновенная свобода. Легкость какая-то.
Сколько мне и самой осталось? Уж как-нибудь я доскребусь и уж как-нибудь постараюсь, насколько получится радости и покоя получить за это оставшееся мне время. Покой.
«Вечный покой», – пел священник на отпевании.
А почему, собственно, я так говорю – «доскребусь как-нибудь». И не как-нибудь, а хорошо. Мой новый знакомый в соцсети пишет, что ему интересны мои вышивки, можно сделать выставку. Хорошо, что Фёдор меня зарегистрировал. Конечно, странно все это, но что ж. Зато общение. Вроде и не ходишь никуда, а поговорить с интересным человеком можно. Я всю жизнь просидела дома, ни с кем не водилась. Не было необходимости, потребности такой. Да и времени. А теперь вот есть. И то, и другое. Да еще этот кастинг. Совсем смешно, конечно. Кастинг для фотомоделей «золотого возраста». Жаль, что в молодости мне не делали таких предложений, когда я была действительно красива. Хотя в молодости я бы не согласилась – была выше этого.
Прошли похороны, закончатся поминки. Начнется жизнь. Напишу-ка я завещание. Пусть будет.
От руки:
19 августа 2022 г.
Москва
Я, Элеонора Васильевна Кольцова, находясь в здравом уме и ясной памяти, желаю распорядиться следующим моим материальным имуществом. Все нижеперечисленное я завещаю своей дочери Кольцовой Анне Сергеевне:
1. Ваза хрустальная с цветами и птицами, подаренная моей маме сослуживцами моего папы в Киеве в 1938 году в честь моего рождения.
2. Книги: собрание сочинений И.С. Тургенева, Стендаля, Бальзака, четырехтомник М.Ю. Лермонтова, Сэй Сёнагон «Записки у изголовья», Джотто, альбом репродукций.
3. Два угловых шкафа и книжный шкаф, приобретенные мною на собственные средства.
4. Мои вышивки, висящие на стенах и стоящие на шкафах в моей комнате в квартире и на даче.
5. Фотографии и рисунки мужа, Кольцова Сергея Ивановича, в чемодане под кроватью в квартире.
2022 г., Москва
Вот и все, вот и кончилось мое служение. Столько лет я была наполовину невидимой, подпольщицей. Сначала любовницей, потом и вовсе не разобрать – не то друг, не то секретарь, не то сиделка.
Вот и на похоронах я в стороне. Еще бы!
Ему было вроде как и все равно, знакома я с его семейством или нет. Но лучше, чтобы нет. Однажды, когда я была там, в квартире, пришла его дочь. Отперла своим ключом – что ж, имеет право. Но дверь была на цепочке. Вот ведь незадача! Ах, прощения просим! Я вышла открыть. Оказавшись нос к носу: «Здрассте», – прошипела она. В одно слово вложила «А ты что здесь делаешь и вообще кто такая, глаза б мои тебя не видели, и не знать бы о твоем существовании». Сергей сидел у компьютера в кабинете, мы готовились к семинару. Доча проследовала мимо меня и мимо открытой двери кабинета, за спиной отца, сидевшего у компьютера, не здороваясь с ним. Сначала в сортир, а потом в ванную. Раздался звук льющейся в душе воды. У нас начался семинар онлайн, я ушла в кабинет, закрыла дверь. Через несколько минут бахнула входная дверь. Он не обратил внимания, а я не стала говорить. Анна, похоже, тоже не рассказала ему об этой встрече. Во всяком случае, он ничего не переспрашивал. Всем удобно было делать вид, что меня нет, что сквозь меня можно проходить, видеть предметы, протягивать друг другу руки, смотреть друг другу в глаза. Ну что же! Теперь придется заметить.
Вот я, уже одна, все в той же квартире, сижу на шатучей табуретке, на которой обычно сидела рядом с Кольцовым, когда мы вместе работали – он вел занятия онлайн или читал, рецензировал студенческие работы. Мы перекидывались замечаниями, шутками. «Ох, господи, прости нас, грешных, что ж это такое, это что ж они пишут. Ты видела вот это? Это ж просто… А вот это ничего, ничего так, слог неплохой, и мысль присутствует. Спасибо и на этом». Так было. Сергей до последнего цитировал километрами стихи и прозу, свою и классиков, чувствовал текст. Но общение со студентами, да и с администрацией было на мне. Всем была известна моя роль. Терпели! А куда бы они делись. Такого, как он, больше нет. А без меня он не смог бы работать до последнего.
Окно кабинета выходит на окна напротив, там художники работают с натуры. Модели обычно не видно. У нас открыта форточка, вечерний летний шум доносится с улицы. У художников тоже открыто. Вот один подходит – покурить. А вот и девушка, тоже с сигаретой. Редкость, нынешние молодые не курят и не пьют столько, сколько курили и пили мы. Зожники несчастные, убожество. Я вот тоже курила – бросила, когда поставили онкологию. Диагноз сняли потом, а курить я так и не стала заново.
Комната не тронута, ничего не изменилось. Но кажется пустой и заброшенной. Она такой и была, никто не заботился об удобстве Сергея – никогда, а последнее время особенно. Он не замечал быта, был выше этого. Для меня бытовуха в принципе не интересна, всегда это презирала, начиная с того времени, когда мать вечно что-то терла и
