сэр, – уважительно сказал Лука. – Мы друзья Даниелы Бабич, договаривались пересечься с ней на яхте.
Охранник осветил фонариком машину, потом еще раз провел пальцем по списку.
– Она еще не приехала. Не могу впустить вас без формального разрешения от владельца.
«Ничего не выйдет», – подумала я, но Лука не терял самообладания.
– Она сказала, что, возможно, задержится. Я знаю пароль.
– А именно?
– Абсолют, – сказал Лука и добавил, обращаясь больше ко мне, чем к охраннику: – Ее собаку так зовут.
– Она собаку водкой назвала? – спросила я, но Лука на меня только шикнул.
– Ключ у меня есть, – сказал он, и потряс перед охранником в свете фонарика ключами от дома.
Охранник, скорее в замешательстве, чем властным жестом, стал проверять графы в своем списке.
– Подпишите здесь, – он передал Луке планшет с реестром. Лука нацарапал какую-то нечленораздельную подпись – почерк у него всегда был отвратительный – и передал планшет обратно в окошко.
– Желаем вам приятно провести время в Солярисе, – буркнул охранник почти пораженческим тоном. Он нажал на кнопку, створки ворот открылись, и мы проехали дальше.
– Потрясно, скажи? – сказал Лука. – Летом ее родня всегда уезжает в Италию.
– Поверить не могу, собаку водкой назвать.
– Ой, да ладно. Чего ты на нее так взъелась?
– Просто я… – Но мне не приходили в голову другие причины для раздражения, за исключением противной привычки бывшей девушки Луки во время разговора трогать его за руку, так что заканчивать мысль я не стала.
Уже на территории курорта мы припарковались и достали из багажника одеяла. По дорожке из кирпичной брусчатки мы миновали ресторан с хрустальной люстрой и выстроенными вдоль зеркальной барной стойки дорогими ликерами и обшитую деревом хижину с надписью «Сауна». На другой стороне возле пирса, подпрыгивая на воде, стояли яхты и лодки. Где-то в окнах горели огни, но большинство, как тени, колыхались над черной водой.
– Откуда у семейства Даниелы такие деньги? – спросила я.
– У них было немало собственности на побережье, и они ее частично продали какому-то инвестору-банкиру из Германии, который тут построил отель.
– А какая яхта тут ее?
– Не знаю.
– Ну и где мы будем ночевать?
– Вот тут.
Мы подошли к кованой черной ограде, окружавшей бассейн и россыпь пластиковых лежаков; ворота были заперты на замок. Лука поставил ногу на нижнюю перекладину и запросто перепрыгнул ограду. Я отдала ему свое одеяло и, неуклюже повторив за ним, перелезла следом.
Мы расположились на лежаках. Я легла на спину и взглянула на черное лощеное небо – столько звезд я не видела уже много лет, даже больше, чем на заднем дворе в Гарденвилле.
– Bay, – выдохнула я.
– Вот оно, преимущество захолустья.
– В Нью-Йорке-то на звезды не посмотришь.
– Да и в Загребе тоже.
– И правда.
Я вспомнила, как мы с Лукой по вечерам лежали на балконе у меня дома, упорно высматривая Орион, наше любимое созвездие – ведь у него был меч. А теперь мы скорее высматривали самолеты или русские спутники.
Лука замолчал, и я подумала, что он уснул. Я закрыла глаза и тоже попыталась поспать, но слишком переволновалась, и в голове крутились то образы леса, то взлом, то Даниела.
– Спокойной ночи, – сказала я.
– Я бы тебя поцеловал, – выпалил Лука.
– Что? – Я повернулась к нему, но разглядела только силуэт в темноте.
– Но я не стану, – отозвался он. – Плохая идея.
Просто хотел, чтобы ты знала. Что я бы тебя поцеловал.
– Почему?
– Ну, ты девушка привлекательная, а мы тут под открытым небом спим, при звездах…
– В смысле, – перебила я, порадовавшись, что темнота скрывает мой румянец, – почему это плохая идея?
– Потому что я все время порчу отношения. И потому что ты в конце лета уедешь домой.
Я вспомнила о Брайане и подумала, ответил он мне или нет.
– Это я отношения порчу, – ответила я. – Я недавно с парнем рассталась буквально потому, что он был слишком заботливый.
Я подумала, а каково это, встречаться с Лукой, хочу я этого сама или нет. И эта зависть при любом упоминании Даниелы – что это, знак моих чувств к нему или мне просто хочется, чтобы все стало по-прежнему, как в детстве, когда мы друг для друга были важнее всего?
Мы особенно не обсуждали, что я планировала по окончании лета, и мне иногда приходила в голову взбалмошная идея остаться – перевестись в Загребский университет, а потом преподавать тут английский. Вот только в глубине души я знала, что вернусь в США доучиваться и домой, к семье. Я отпустила этот вопрос в свободное плавание, и мы лежали в тишине, нам и без лишних слов вдвоем всегда было спокойно.
– К тому же, – добавил Лука, как будто до сих пор в уме взвешивал все за и против перспективы наших отношений, – ты слишком много знаешь.
Но я невольно продолжала думать в полудреме, что, может, не такая уж это и плохая идея.
Очнулась я через пару часов, было еще темно, и ноги у меня занемели. В Нью-Йорке мне в ботинки как-то попала вода и застыла прямо между пальцами, но даже тогда мне не было так отчаянно холодно. Вся в мурашках и дрожа всем телом, я достала свернутые джинсы, служившие мне подушкой, и надела их поверх шортов.
– Лука, – шепнула я. – Тут капец как холодно.
Лука зашевелился, и я уже надеялась, что он проснулся, но вместо этого он только что-то пробормотал – «носки», насколько я могла разобрать, – и перевернулся. Мысли у меня замедлились, конечности отяжелели. Я подвинула лежак поближе к нему.
Пару часов спустя я ощутила на лице лучи солнца, поначалу приятные, а потом жаркие и палящие. «Мы умерли», – подумала я. Но тут мою ногу прорезала острая боль. Я села и, прикрыв глаза от солнца рукой, разглядела силуэт фальшивого полицейского, который, размахивая дубинкой, с руганью перекинулся на Луку.
– Оборванцы! – крикнул он, приправив это оскорблениями в адрес наших матерей, якобы сношавшихся со скотом. – Вы мне наврали! Вон отсюда, живо!
– Как мы уйдем, когда вы бьете нас по ногам! – крикнула я. Он на секунду замер, будто принял во внимание мое замечание, и мы с Лукой перемахнули забор, таща за собой оранжевые одеяла.
Сквозь бурьян мы продрались на общественный пляж. Воздух был солоновато-сладкий, смесь морской соды и сосен, служившая мне в детстве знаком к началу летних каникул. Стояло раннее утро, и людей на пляже было немного. Я стянула сандалии и сошлась один на один с колющей болью от остреньких камушков.
– Господи, – вскрикнула
