взгляда достаточно, чтобы понять – эта от Уайти, а эта от Джессалин. Ее открытки маленькие, неброские, из переработанной бумаги.)
Эту радующую сердце открытку Джессалин поставила на бюро в спальне рядом с обрамленными фотографиями Уайти: молодой, средних лет, пожилой; с чуть приподнятыми уголками губ, с широкой улыбкой; один, с женой и/или детьми разного возраста. (Чисто бессознательно она не включила в эту коллекцию ни одной деловой фотографии Уайти – в офисе компании или в качестве мэра Хэммонда. Как будто не было другой жизни, которую он сам со смешанным чувством сожаления и гордости называл публичной.)
До сегодняшнего утра Джессалин проходила мимо мужниной кладовки, куда большей, чем ее собственная в дальнем конце спальни. И вот она, с затуманенным взором, открывает дверь, щелкает выключателем, и вспыхнувший свет словно открывает ей глаза.
Он так часто обращался к ней со словами: «Джесс, ты видела мою?..» Лицо озадаченное, смущенное. Никак не может найти свою любимую рубашку или свитер. Вся надежда на жену.
Она вспоминает это с улыбкой. Ей тоже (и не раз) не удавалось найти пропажу.
Новые, дорогие нашему сердцу вещи всегда на виду. Спортивные пиджаки, рубашки, галстуки… Уайти принципиально ничего не выбрасывал, даже нелепые узенькие галстучки, которые мужчины носили давным-давно. «Может, эта мода еще вернется». Он не соглашался с тем, что ему уже не по фигуре старый смокинг, проеденный молью костюм в полоску на трех пуговицах, цветастые рубашки, шерстяные джемперы с глубоким вырезом, в которые ему уже просто не влезть.
Ты считаешь, что он мне слишком тесный?
Боюсь, что да.
Точно? Ты уверена?
Да, дорогой.
Или слишком короткий?
Не твой размер, Уайти.
Значит, он сел?
Значит, так.
Чертова химчистка! Надо на них в суд подать.
Джессалин предается воспоминаниям, утирая слезы.
Вот последний костюм, который она забрала из больницы. Из легкого шотландского твида, с жилеткой. Уайти, не любитель ходить по магазинам, сразу загорелся при виде этой тройки, и Джессалин, не будучи в восторге, согласилась, что «да, красивый… необычный», и при этом перекинулась с продавщицей понимающим взглядом в трехстворчатом зеркале.
– Вот чего я точно не хочу, так это «традиционный» костюм. Серый фланелевый в полоску, с тремя пуговицами, – сказал он.
– Мне кажется, их уже давно сняли с продажи, – сказала она. – Так что тебе это не грозит.
Уайти сказал продавщице, что у него есть шотландские предки, и, пусть шотландка Black Watch отличается от их родовой, макклареновской, он не настолько сентиментален и патриотичен, любая шотландка его устраивает, лишь бы потемнее и выглядела «достойно».
Джессалин и продавщица тихо посмеялись, Уайти даже не заметил. Как она любила мужа, его простодушное тщеславие, его рассеянность.
Этот костюм, весь изодранный, выпачканный в грязи, в пятнах крови, висел в пластиковом пакете, как велел Том.
– Не отдавай его в химчистку и не выбрасывай, – сказал он матери. Потому что костюм пострадал не в результате автомобильной аварии, а вследствие нападения полицейских.
(Джессалин давно уже ничего не слышала от Тома про дело против хэммондской полиции. Она даже толком не поняла, в чем, собственно, он и адвокат Бад Хоули обвиняют департамент. В должностном преступлении? В избыточном применении силы? В нападении? В непредумышленном убийстве? Им, Маккларенам, лучше бы этого не делать. Ее мозг сжимается от подобных мыслей, как ее чувствительные зрачки сжимаются от яркого солнечного света.)
В любом случае любимый костюм мужа она не отдаст. Он с гордостью надевал его по торжественным поводам, хотя брюки ему жали в спине, а внизу собирались в складки.
– Я что, усыхаю, Джесс? Что-то рановато!
– Мой муж-красавец в костюме от Black Watch. – Она со смехом становилась на цыпочки и целовала его в щеку.
В нем он прожил свой последний день, когда он еще был настоящим Уайти Макклареном.
Вот оно, тщеславие! Его и ее.
Дав слабину, она закрывает дверь в кладовку. Нет, она пока не готова к таким испытаниям.
Ты должна жить дальше ради меня.
Если ты сдашься, я сгину без следа.
Она не сдастся. Второй раз она мужа не бросит.
Телефонные звонки. Раздраженный голос Беверли на автоответчике: Мама? Мама! Я знаю, что ты дома. Возьми трубку!
Мама, если ты не перезвонишь в течение десяти минут, я сяду в машину и ПРИЕДУ.
Джессалин спешно перезванивает. Слабое оправдание: она была в саду… или пылесосила… и не слышала звонков. Дорогая, у меня все хорошо. Не надо приезжать.
Каждую неделю цветы от Лео Колвина.
Понедельник, одиннадцать утра. К дому подъезжает знакомый фургон доставки, в дверь звонит знакомый крепыш. Джессалин, прячась за занавеской на втором этаже, ждет, когда он уедет, оставив букет на крыльце.
Через какое-то время она заберет цветы. Но иногда она про них забывает.
– Мама, на крыльце стояли цветы в вазе, я их принесла. Тут есть карточка… Моей дорогой Джессалин от Лео, с любовью. Как это мило!
Букет недельной давности еще стоит на кухонном столе в точно такой же стеклянной вазе от цветочницы. В течение недель, даже месяцев ассортимент менялся: розы, хризантемы, гвоздики, потом амариллисы, нарциссы, тюльпаны, маргаритки, гиацинты, лилии.
Милейший Лео Колвин. Как здорово, что они, старые друзья (вдова и вдовец), встречаются, друг друга утешают.
– Мне кажется, папа за тебя порадовался бы.
Джессалин не отвечает. Ее руки по-домашнему умиротворяюще (для дочери, если не для нее самой) возятся со старым букетом, уже отцветшим, лепестки начали опадать на рабочий стол и на пол; она ломает стебли пополам и не без удовольствия отправляет букет в мусорное ведро, а застоявшуюся попахивающую воду выливает из вазы в раковину. Губы растягиваются в победной улыбке. Ну вот. Дело сделано!
– Мне кажется, папа за тебя порадовался бы… узнав про Лео…
Беверли произносит это уже не так уверенно. Она озирается (точно как мать, делающая это по сто раз на дню), словно почувствовав, что Уайти где-то рядом и с недовольством на нее посматривает.
– Он любил людей… встречи, новые друзья… папа любил даже тех, кто ему не очень-то нравился. Ты же помнишь, как он расстраивался, когда кто-то, с кем у него были давние разборки… уходил в мир иной.
Беверли произнесла это с излишним пылом. В доме вдруг повисает молчание, такое же ощутимое, как сладковатый запах газа из духовки.
Во время своих (незапланированных) визитов (чем-то напоминающих посещения подозрительного клиента социальным работником) Беверли чрезмерно весела, говорит излишне громко и чересчур бдительна – например, обращает внимание на гору нераспечатанных конвертов (открытки с выражением соболезнования, письма) в плетеной корзинке на кухонном столе. Она уже выговаривала матери по этому поводу.
– Мама, давай вместе их откроем. Тебе пойдет только на пользу, когда ты лишний раз убедишься в том, как люди любили папу…
Джессалин тупо моргает, глядя на дочь. С какой стати это должно пойти мне на пользу?
– Хотя бы из вежливости… посмотри, о чем тебе пишут люди. Вообще-то… вдовам принято
