образцовая служба в американской армии («разведка»); занятие бизнесом («сначала я себя попробовал в Нью-Йорке, но там не очень получилось, и тогда я перебрался сюда»). Его брак, дети и внуки мелькают, как пейзаж из окна скорого поезда.
То ли себя подает как достойного соперника Уайти, то ли бахвалится перед ним, ощущая его незримое присутствие. Ей остается только гадать.
Надоел, как старый башмак.
В его случае – заношенный мокасин.
(Это жестоко. Лео Колвин обожает мокасины с кисточками, и ей известно, что у него их несколько разношенных пар.)
Джессалин теперь сомневается в пророчестве Мод, что Лео станет беспомощным без жены. Пару раз в неделю он играет в гольф с такими же стариками; его «всегда ждут» дети; он «дьякон» Первой епископальной церкви; он посещает всякие публичные мероприятия – концерты, выставки, фандрайзинги. Он, как и Маккларены, жертвует в местные художественные и благотворительные организации – его имя можно увидеть в программках, в списке спонсоров. А вот плавать на яхте Лео после ухода жены перестал. Ветер уже не дует в его паруса! Уайти любил повторять эту популярную шутку.
– Кажется…
– Да…
Пришло время Лео Колвину отбыть. Хозяйка не может нарадоваться.
Она провожает гостя. (Ей кажется или Лео так же рад расставанию, как она?) На пороге он вдруг останавливается, словно хочет еще что-то сказать или готов ее поцеловать. Джессалин замирает. Она отвыкла от поцелуев, даже ее рукопожатия стали торопливыми, ненастоящими. Не трогайте меня! Уходите уже.
Но она выдавливает из себя улыбку. С подросткового возраста Джессалин из трусости улыбалась в подобных ситуациях.
Хорошие манеры должны превалировать над инстинктивным отвращением. Первая заповедь правильного поведения в обществе.
– Джессалин, вас, надеюсь, не оскорбило мое недавнее высказывание…
Нет. Да. Пожалуйста, уходите.
– Между нами, мне кажется, всегда была какая-то связь… с первого знакомства. Наши супруги были очень общительными, контактными… а мы с вами интроверты… два сапога пара. Так мне всегда казалось.
– Да.
– Правда? Вам тоже?
Джессалин окончательно запуталась. Ей так хочется его спровадить, что она готова согласиться с чем угодно.
– Спокойной ночи, дорогая Джессалин.
В последнюю секунду его заносит… или ее заносит… и его губы успевают лишь скользнуть по ее лбу.
– Спокойной ночи, Лео!
Какое счастье остаться одной!
Ее охватывает эйфория. Одна. Наконец-то.
В этом доме, в этой спальне, в своем прибежище. В постели, в своем гнездышке. Словно выздоравливающая, и не с кем словом перемолвиться. Вдова, существо иного порядка.
Никто не посмотрит на нее собачьими преданными глазами. Никто не ждет от нее разумного поведения.
Уайти бы сказал: Пошли их всех к чертям!
На прикроватной тумбочке лежит стопка его «мудрых» книг. Помимо «Лунатиков»: «В разреженном воздухе», «Переломный момент: Как незначительные изменения приводят к глобальным переменам», «Краткая история Вселенной».
Но Джессалин еще не готова отойти ко сну. Проводив джентльмена-ухажера и заперев за ним дверь, с трудом дождавшись, когда он сядет в машину, чтобы погасить уличные фонарики, она испытывает некоторое возбуждение.
Она открывает (все еще) забитую кладовку мужа. Дочери вызвались ей помочь отобрать вещи для Армии спасения. Прекрасная и практичная идея, но у Джессалин пока не дошли руки.
Не сейчас, но скоро.
Как-нибудь.
Она утыкается лицом в спортивное пальто Уайти. Старое заношенное пальто из верблюжьей шерсти, вытертое на локтях.
Его одежка радует глаз. Как же она может с ней расстаться!
В аптечке лежат заполненные коробочки с таблетками. Вдова проверяет их по нескольку раз на дню. Ее драгоценные запасы! Ее четки. Ее утешение. Сейчас вытряхнет целую россыпь и с жадностью проглотит, запив теплой водой. Нет, Уайти будет ею недоволен.
Не сейчас. Как-нибудь.
* * *
– Я сделаю это. Прямо сейчас.
(Вдова разговаривает сама с собой – ради общения и чтобы давать четкие указания. Все, что высказано, вероятнее всего, будет исполнено.)
Джессалин твердо решила перебрать вещи мужа.
Без дочерей. Одной гораздо приятнее.
Я их люблю, но они же не закрывают рта. Сама мысль о тишине приводит их в ужас.
Кладовка переполнена!
С тех пор как Уайти ушел, она никак не могла себя заставить заняться его вещами. Среди отцовских папок, отложенных специально для матери, Том нашел важные документы, включая налоговые декларации и другие финансовые отчеты, сотни страниц, но Джессалин не испытывала никакого желания рыться в мужнином письменном столе, на полках и в коробках, ни в кабинете, ни в подвале. Она этого не делала при нем и не хотела делать без него.
Это его частная жизнь. Я не буду в нее влезать. Нет.
Но (возможно) она просто боится найти нечто такое, что может ее расстроить. Среди бумаг, накопленных почти за сорок лет, что-нибудь да найдется.
Беверли и Лорен готовы прийти ей на помощь. И София тоже. Спасибо, не надо.
Слишком большие эмоциональные затраты. Стоит только включить кран, и уже не выключишь.
Поймите же меня, я еще не готова.
Вскоре после ухода Уайти она просматривала фотоальбомы в состоянии транса: того, что так естественно существовало в реальном мире, более не существует. Семейными альбомами, как и доской объявлений на кухне, всегда занималась Джессалин, остальные были на подхвате. Жена и мать понимает, кто в доме властелин воспоминаний. Никто не дорожит ими так, как она, и никто, как она, не осознаёт, насколько все они смертны.
В отупевшем состоянии она забирает альбомы в постель, чтобы в этом уютном теплом гнездышке предаться созерцанию прошлого, когда (разве фотографии тому не доказательство?) все были счастливы… когда Уайти был красавцем, даже если дурачился перед камерой или хмурился. Она рассматривала его в разных ракурсах и не могла оторваться.
Оглядываясь на свою жизнь, словно из окна одномоторного самолета, она не может поверить в то, что Уайти Маккларен выбрал ее.
Из всех возможных вариантов – ее.
В фотоальбомах иногда попадаются открытки, которые они с Уайти дарили друг другу – на день рождения, на День святого Валентина; некоторые по молодости изготовлены ею вручную; сколько же их… С днем рождения, моя дорогая жена! С днем рождения, мой дорогой муж! Люблю тебя, женушка! Люблю тебя, муженек! Самые давние открытки написаны неузнаваемым почерком, как будто их написала не она, а какая-то другая Джесс.
Люблю. Твоя Джесс.
Люблю. Твоя женушка Джесси.
Она уже забыла, что он подписывал свои открытки инициалом «У», словно ему, бедному, не нравилась кличка Уайти (в ней и правда слышалось что-то игривое, легкомысленное), которая к нему прилипла.
А кем была она? Джесс? Джессалин? Джесси? Ей собственное имя нравилось, хотя в девичестве она задавала себе вопрос: может, если бы ее назвали Хильда, Хульга, Мик или Брет, то это не так обязывало бы ее исполнять роль женщины?
Через несколько дней после смерти мужа она случайно нашла в одном из его карманов открытку, которую он не успел ей подписать. В его вкусе: большая, шикарная, дорогая открытка с ярким розовеньким заголовком: С днем рождения, моя чудесная жена. (Беглого
