лишь порождение нашего разума. Реальность не является бинарной, любая сущность может быть в равной степени истинной и ложной. Так и в случае со мной: меня можно считать виновной и вместе с тем не виноватой.
Любое незыблемое представление о нас самих – это чистейшая абстракция, застывшая мысленная установка.
Я уже говорила, что в течение нашей жизни мы неоднократно рождаемся и умираем, однако теперь я поправлюсь: мы делаем это ежеминутно, ежесекундно. Поддержание привычного образа – это чистая иллюзия. Как только ты это поймешь, Олива, перед тобой откроются все двери мира. Мы – люди, и наши ошибки навсегда останутся с нами, но вместе с тем они не должны играть решающую роль в наших отношениях с реальностью, с Богом, с этим миром и Мирозданием в целом.
Как бы мы это все ни называли.
Прости, если я непонятно выражаюсь, но я не в состоянии подобрать правильные слова, чтобы выразить свои мысли. Мне кажется, что таких слов просто не существует в природе. Я решила больше не писать ни строчки. Сейчас я делаю это в последний раз, и свое послание посвящаю тебе.
Я уезжаю на север, в царство света. Я не беру с собой вещи, мне ничего не нужно. Я хочу погрузиться в природу, где божественность раскрывается со всей полнотой. А после смерти мне хотелось бы превратиться в дерево.
Я понимаю, что тебе наверняка захочется разыскать меня. Не делай этого. Оставь мне эту свободу. Олива, я скучаю по тебе, потому что более эгоистичная, слабая и ограниченная часть моей души полагает, что мы с тобой далеко. Но я не тоскую по тебе, потому что другая часть моего сознания, более глубокая и настоящая, знает, что ты вечно будешь рядом. Мы расстались много лет назад, но на самом деле никогда не разлучались.
Все мое состояние переходит к тебе: квартира, авторские права на книгу, фламинго – я оставляю тебе все. Правда, кое-что я все-таки отправила одному мужчине… Он был моей последней любовью, но так и не ответил мне взаимностью. Запомни, Олива, сколько бы материальных благ у тебя ни было в жизни, нельзя держать их при себе. Всегда помни слова Бабетты: художник никогда не бывает бедным.
Мне правда очень жаль, что я не смогла сказать тебе все это при встрече. Но, в конце концов, перо – это мой голос. И так было всегда.
А какой голос у тебя?
Твоя бабушка(?), тетя(?) – впрочем, это неважно.
Твоя,
Вивьен
Я закрываю книгу. Виктор внимательно на меня смотрит. Я делаю несколько шагов по комнате.
– Она уехала, – объявляю я, испытывая удовлетворение при мысли, что хоть раз знаю больше его, однако это чувство быстро улетучивается.
Я сажусь в кресло-качалку, прижимая книгу к груди. Солнце озаряет корешки изданий, которыми заставлена квартира, освещает шахматы, африканскую маску, Чайковского, садовые ножницы, буклеты. Заливает светом вазу с зонтиками из рисовой бумаги и меховую шапку.
Вспоминается постер к фильму «Пир Бабетты». Наверное, моя тетя представляла себя именно так. Одинокая женщина, стоящая на рассвете среди прерий, легкий ветерок колышет ее волосы. Женщина, потерявшая все, но по-прежнему способная многое дать окружающим.
В мою внутреннюю пустоту вдруг проникает тепло, и сердце наконец затихает. Я хотела бы остаться здесь навсегда и вечно раскачиваться в этом кресле.
Наши шаги гулко отдаются по мраморному полу. В холле, кроме нас, никого. Через огромное пирамидальное окно над нашими головами проникает утренний свет. На часах уже восемь.
Я давно уже не спала так плохо. Ночью я неоднократно просыпалась и по дороге в синюю ванную комнату натыкалась на будку Массимо. На моем бедре красуется синяк размером с яблоко. Встав на весы, обнаруженные в гостиной под диваном, я не поверила своим глазам: минус пять кило! Прощайте, платья-трапеции и темные цвета! Прощайте, диеты, хитроумные уловки и сложные схемы питания!
Виктор тащит меня за руку по коридору, который кажется бесконечным. За руки держатся только дети или влюбленные, однако мы ни те ни другие. Мы и сами не понимаем, кем по сути являемся.
Все это вызывает во мне странные чувства. Несмотря на тревожные сны последних ночей, я счастлива, что снова здесь оказалась.
Опоздала я из-за ветра. Он дул так сильно, что мне пришлось вернуться обратно в поисках головного убора. В квартире я обнаружила лишь меховую шапку и надела ее, хоть лето не за горами. Виктор уже ждал меня, подпрыгивая на месте. На нем был твидовый пиджак, неизменный берет и, как обычно, ботинки с развязанными шнурками.
И вот наконец мы на месте. Мы спешим по коридорам еще закрытого Лувра: я – в цветастом платье, ботильонах в стиле Мэри Поппинс и меховой шапке, он – в вельветовых брюках с атласной лентой на поясе. Греческие и римские статуи задумчиво взирают на нас, а в это время мы стремительно проносимся мимо.
– «Крыло Денона», – читаю я на фронтоне, прежде чем Виктор останавливается и закрывает мне глаза рукой.
– Ты готова? – взволнованно спрашивает он.
Мое сердце колотится все чаще, я накрываю руку Виктора ладонью и еще сильнее прижимаю ее к своим закрытым глазам. В глубине души я предпочла бы их больше не открывать. Он просит меня сделать несколько шагов вперед. Я колеблюсь, опасаясь упасть. Это напоминает упражнение на доверие, которое задают студентам на занятиях по драматическому искусству. Я ощущаю холод пустого музея, мои руки в платье с коротким рукавом покрылись мурашками. Мы останавливаемся.
– Ты готова? – спрашивает он снова.
– Да, – отвечаю я, хотя совсем в этом не уверена.
Я готова, но при этом не знаю к чему – какой странный виток совершила моя жизнь.
– Сейчас я отпущу руку, но ты пока не открывай глаза. – Он поворачивает меня вокруг себя. – Вот, теперь открывай.
Я поднимаю веки, и у меня захватывает дыхание. Прекрасная в своем одиночестве богиня победы Ника стоит передо мной, как воплощение совершенства. Это похоже на чудо. Богиня наклоняется над ростром корабля, увлекая за собой весь мир. Мне кажется, что я ощущаю дующий ей в лицо ветер.
– Тебе не кажется, что голова здесь в принципе не нужна? – замечает Виктор. – Это не что-то или кто-то, это просто она. Не какая-то там абстрактная победа. Это Победа в широком смысле слова.
Победа. В музейном безмолвии я созерцаю ее отполированные до блеска формы.
По моей щеке катится слеза, вызванная новой, до сих пор неизведанной нежностью к самой себе.
– Победа? – спрашиваю я, надеясь, что Виктор продолжит разговор и объяснит мне то, чего я до сих пор не знала.
– Победа помогает нам понять, что побеждать – это совсем не главное.
Мы преодолели первый лестничный пролет и подходим все ближе. Ника выглядит так внушительно, что, кажется, она вот-вот воспарит над нашими головами.
– Я возвращаюсь в Копенгаген, – сообщает Виктор. – К Биргитте и Анике.
Я оборачиваюсь. Его глаза кажутся еще больше и глубже. Я беру его за руку.
Он поворачивается ко мне.
– А еще я решил поступить на факультет зоологии. И все благодаря тебе.
Виктор сделал свой выбор. Он принял решение благодаря мне?
Наши пальцы переплетаются, и я изо всех сил сжимаю руку. Я должна заставить себя его отпустить. Прежней меня, кем я была до нашего знакомства, больше не существует, равно как и той меня, что проводила с ним время в книжном магазине.
Но все это будет продолжать жить во мне, если я того пожелаю. Мне наконец становится ясно, что я его уже простила.
Рядом раздаются шаги, и к нам приближаются трое мужчин в черной одежде, похожих на студентов школы «Лекок». Они приветствуют Виктора, и он отвечает, что скоро к ним присоединится. Одетта нашла ему работу: их школа ставит
