Меньшиков посмотрел по сторонам. Глушь. Запустение. Древность. Обитаема ли деревня. Не декорации ли это для какого-нибудь исторического фильма. Да, что-нибудь о далеком прошлом: смутное время, монголо-татарское иго, нашествие Наполеона. Только водонапорная граната смущает. И электрические провода. Или фильм о будущем. Постучишься, а откуда-нибудь из сарая выйдет заржавевший робот-крестьянин.
На отшибе полуразобранный трактор.
Но вот живые белые и черно-белые, рябые куры. Когтят пыльную землю, что-то выклевывают, сдержанно переговариваясь.
Где тут магазин.
Вдруг откуда-то, как черт из табакерки, выскочила грязная белая собачонка, захлебнулась от радости и злобы, справилась с волнением и залилась.
Тут же откликнулись другие собаки. И где-то загоготали гусаки.
Меньшиков прошел еще немного и увидел гусей возле обширной лужи. Женщина в темном рабочем халате, выцветшем платке, резиновых сапогах посмотрела на него и скрылась в хлеву. Меньшиков решил обождать, но, завидя чужака, горбоносый гусак пошел, шипя, матеро распуская крылья, вытянув шею как бы для того, чтобы получше разглядеть мелкого врага. Меньшиков попятился. Гусак был близко и шипел уже, словно сказочный змий. Меньшиков споткнулся и чуть было не угодил в лужу. Сбоку наседала собачка. Меньшиков вынужден был ретироваться. Да и видно было, что магазина здесь нет и в помине.
Он пошел к реке. Ладно, ловить уклеек. Как зимородок.
В кустах возле байдарки кто-то стоял.
Меньшиков спустился к реке. Человек обернулся. Черный рабочий халат, сапоги, кепка с козырьком, испачканным кровью, слизью, чешуей. Он подобрал удочки и холщовый мокрый мешок. Рыбак.
- Смотрю, чего это, - сказал рыбак и кивнул на байдарку. - Лодка?
- Да.
- Твоя?
- Моя.
- Мм,- промычал мужик. - Рыбачишь, что ли, или как?
- Как?
- Ну или так, смотришь бутафорию нашу, туристом.
- И то, и другое, - ответил Меньшиков, чувствуя твердость, плотскость каждого произносимого слова.
- А, - сказал мужик, кивая, - хрена ли здесь смотреть. Кусты, глина. И рыбалка - пшик. Раньше судак был, например, а теперь бутафория.
- Да, - согласился Меньшиков.
Мужик встряхнул мешок и сказал, что с утра за мелюзгой; ну, правда, окушка одного хорошего взял... А ты зачем в деревню? Меньшиков объяснил. Мужик удовлетворенно кивнул и подтвердил, что магазина здесь нету и никогда сроду не было. Меньшиков тем не менее спросил, не продаст ли он ему что-нибудь. Мужик посмотрел на байдарку, на реку, покачал головой.
- Нечего. Бутафория такая.
Но сам выжидательно смотрел на Меньшикова, не уходил. Выражение лица его было хитро-простодушным. Меньшикова уже тяготил этот разговор.
- Ладно, поплыву, - сказал он, спускаясь к воде.
Он отвязал веревку, вывел байдарку из укрытия. Оглянулся. Мужик был еще здесь.
- А что тебе, например, продать? - спросил он.
По дороге в деревню рыбак рассказал, как однажды тут проплывала целая делегация с самой Украины, ну, не делегация, а компания, на двух моторках-катерах два профессора из ментовской академии, две ихние женки и один местный майор, они, как выражается Мичман, зафрахтовали на сутки Глухаря, глухонемого гармониста, и остановились на другом берегу. Туристы. Значит, и ты? Хотя хрена ли здесь глядеть, а?
И он окинул взором окрестности, водонапорную башню, избы. Приглашая и Меньшикова посмотреть. И Меньшиков тоже окинул. И окрестности эти показались ему до смерти унылыми, серыми, сирыми. Во всем была скудость, какая-то тщета. Зеленели перелески, темнели поля. Вблизи как-то глупо белела береза. Именно глупо. И водонапорная башня напоминала бездарный восклицательный знак бездарного времени. Дорога зияла посреди деревни: в колдобинах, похожих на воронки от снарядов, гнил всякий мусор, кости, бумажки, драная обувь, школьный портфельчик, ржавели консервные банки.
Из одной избы вышел невысокий мужик, заросший бородой, в строительном матерчатом шлеме со шнуровкой, уставился на прохожих. Рыбак с ним поздоровался. А чуть позже пробормотал: "Шиш тебе, накося выкуси".
Меньшиков взглянул на него.
- Мичман выполз, не пахнет ли, мол, дело чем-то, - разъяснил рыбак. - А ведь нам с тобой выпить нечего?
Меньшиков пожал плечами.
- Нечего, - печально протянул мужик. - Даже под плотвиц с окушками. Тут уж бутафория такая.
Они свернули к дому с железной крышей, перед которым паслись гуси. Откуда-то вышла женщина в черном линялом халате, сапогах, платке. Мужик запнулся, растерянно заулыбался, покосился на Меньшикова.
- А мы вот с гостем, - сказал он.
Женщина молча прошла мимо. Поднялась на крыльцо. Хлопнула дверь.
Мужик потуже натянул кепку с рыбьей кровью. Обернулся к Меньшикову.
- Значит, такая установка. Здесь обожди.
Он взошел на крыльцо, снова обернулся и предостерегающе поднял палец. Оставив удочки, с рыбным мешком он шагнул за дверь.
Было тихо.
Меньшиков посмотрел на горбоносого гусиного вожака. Тот почему-то не обращал внимания на него. Видел, что пришел с хозяином?
В доме было тихо-тихо.
Меньшиков ждал минут двадцать.
В доме стояла все такая же гробовая тишина.
Наконец он не выдержал и пошел. Тут же гусак зашипел ему вослед.
Трудно понять этих жителей, думал Меньшиков. Жителей вербной земли. И я для них, как варяг.
Тут снова, как черт, вылетела грязная собачка, истерично завизжала. Меньшиков пожалел, что не прихватил какой-нибудь посох, дубину. В этот раз собачка осмелела до такой степени, что щелкала острыми розоватыми зубками у самых ног. Меньшиков огляделся в поисках палки или камня. Но ему помог бородатый Мичман. Он цыкнул на собачку, и та, как ни странно, сразу унялась, ну, не сразу, еще злобно ворчала, но уже не заливалась: поджав хвост, потрусила прочь.
- Какой курс? - спросил Мичман в строительном шлеме с белой шнуровкой.
Мичман и продал ему кое-какой провизии. А рыбака обругал, дескать, у Плотвы-бутафории все бутафория. Маленькое лицо Мичмана пряталось в густейшей бороде. Вообще-то на мичмана он не был похож, обычный крестьянин, в строительном шлеме, скорее бывший строитель.
Вместе они поднялись на скрипучее крыльцо, прошли в сени. Мичман открыл следующую дверь, обитую войлоком. Изба состояла из одной большой комнаты, изумительно чистой. Ближе к двери стояла печь. На стене возле печи две связки луковиц. Обшарпанный буфет из темного дерева. Под стеклом портрет Юрия Гагарина. На стене фотографии. Стол. Табуретки. За печкой цветные занавески. Четыре тощие кошки: на подоконнике, на печке, у двери. Смотрят на Меньшикова. Мичман поднял две широкие половицы и дал Меньшикову ведро.
- Лезь.
Затем он сходил в сени и принес шмат желтоватого сала. Отвязал половину луковой связки. Меньшиков попросил муки.
- Что тебе здесь, колониальная лавка? - спросил Мичман.
В это время цветные занавески заколыхались, и из-за них высунулось заспанное женское лицо.
- Это кто? - хрипло спросила женщина и шмыгнула кривоватым носом.
- Дед пихто.
- Нихто?
Мичман тихо выматерился в бороду.
- Я спрашиваю! - нервно воскликнула женщина и скрылась. Слышно было, что одевается.
- Забирай, пошли, - заторопился Мичман.
Вместе они спустились к реке. Меньшиков загрузил картошку, сало и лук в трюм.
- Далеко плывешь? - спросил Мичман.
Меньшиков ответил, что сам не знает.
Мичман вдруг рассмеялся, забелели зубы в мрачной бороде, лицо помолодело.
- Как не знаешь?
- Так.
- Ну... - Мичман полез в карман. - Дай закурить.
Меньшиков ответил, что не курит.
- И я бросил, - сказал Мичман.
Меньшиков спросил, сколько он должен.
- Должен?.. - Мичман как будто забыл, зачем он здесь. Но уже вспомнил, прицельно сощурил глаз. - Две поллитры.
Меньшиков вынул деньги.
- Так значит, куда глаза...
Меньшиков поблагодарил Мичмана и стащил байдарку в воду. Мичман смотрел, как он усаживается.
- Двухместная?.. Ничего лодочка, ничего.
Меньшиков оттолкнулся, поплыл.
- Так ты вверх?.. До Переправы, что ли?.. Ну, как говорится, попутного...
Меньшиков плыл, размышляя о таинственных вербных жителях.
Представь, что проведешь здесь всю жизнь. День за днем, за годом год, в жалкой деревне, едва выступающей из хаоса, среди унылых перелесков, торфяников с чахлыми березами, в дождливых осенях, люто-стылых зимах. И откуда взялись поэтические воззрения вербных жителей на природу? Или воззрения появились давно, когда земля еще была сильна, - а сейчас она выдохлась?.. Меньшиков оглянулся.
От деревни по косогору брела, спотыкаясь, женщина. К Мичману. Он ее еще не видел. Сидел на лодке, вросшей в песок, смотрел вослед Меньшикову.
4
Меньшиков уходил вверх по течению.
Река уводила его в недра вербной земли.
Зацветала таволга.
В вечерних сумерках душистые ее комья белели, как пена или млечные облачка семени Предка.
Крошечными розовато-синими цветками покрылись стебельки чабреца. Он заваривал чай чабрецом. Чабрец пах странно. У него был какой-то восточный аромат, горьковато-пряный.
