Однако с этой информации началась путаница в показаниях, так как поручики Н.А. Крюков и А.И. Черкасов утверждали, что на кладбище "Русскую правду" не закапывали и что она сожжена.
Штабс-лекарь Ф.Б. Вольф показывал: "Когда уже общество было открыто и все были в смятении, то однажды говорили мы с Юшневским, где бумаги полковника Пестеля. Я говорил, что они, кажется, у Пушкина или Заикина, на что он полагал, что лучше их сжечь, что я и сказал Пушкину и Заикину, а после они мне говорили, что сие исполнили"1. То же утверждал генерал-интендант А.П. Юшневский. С Вольфом они возглавили Южное общество после ареста П.И. Пестеля.
В свидетельствах других членов Южного общества, особенно Тульчинской управы, единства не было: одни утверждали, что "бумаги" сожжены, другие уверяли, что их кто-то куда-то надежно спрятал.
Арестованный вместе с Павлом Ивановичем его преданный денщик Степан Савенко, который знал правду, уверял, что вместе с Пестелем он жег много бумаг, а какие те бумаги - не ведает. И даже жестокие побои и закование в "железа" не изменили его показаний.
Чтобы попытаться раскрыть тайну "Русской правды", необходимо припомнить, что происходило в ноябре - декабре 1825 года в тайном Южном обществе, членами которого были офицеры II-й Южной армии, расквартированной в маленьких городках, местечках, селах Украины (главный штаб её располагался в Тульчине).
После получения известия о смерти Александра I П.И. Пестель собирает экстренное совещание Тульчинской управы и на нем предлагает новый план восстания (прежде восстание намечалось поднять летом 1826 года во время смотра войскам Южной армии).
По этому новому плану следовало арестовать начальника штаба Южной армии Витгенштейна, занять "главную квартиру" - штабы 1-й и 2-й армий, захватить военные поселения. Но дать сигнал к восстанию Пестель не успел. Он был вызван 12 декабря в штаб армии и на рассвете 13 декабря при въезде в Тульчин арестован2.
Как случилось, что главу Южного общества арестовали за день до выступления северян на Сенатской площади? Дело в том, что офицер полка П.И. Пестеля Майборода, член Южного общества, прокутивший казенные полковые деньги, решил спасти "честь" ценой предательства: 25 ноября 1825 года он делает донос на декабристов через генерал-лейтенанта Рота и отправляет донос в императорскую резиденцию в Таганрог на имя Дибича.
Донос этот был не единственным, и доносчиков было несколько1. Но если до ноября 1825 года сообщения о доносах оставались скорее слухами, глухо доносившимися до Украины, то почти одновременно с сообщением о внезапной смерти государя руководители Южного общества получают известие: доносы на тайные общества есть, но Александр I не успел или не захотел дать им ход.
Пестель понял: арестов можно ждать с минуты на минуту. Он приглашает подпоручика Николая Заикина к себе в Линцы, где стоял на квартире, и предупреждает, чтобы члены общества вели себя осторожно, а также просит надежно спрятать находящиеся в Немирове у майора Мартынова бумаги, очень важные. Заикин понимает - это "Русская правда".
Неизвестно, почему Пестель отказался от мысли зарыть ящик с бумагами на Тульчинском кладбище2. Однако известно, что уже в первых числах декабря "Русская правда" находилась в местечке Немирово у майора А. Мар-тынова. И вот теперь Пестель вручает судьбу своего труда едва ли не самому молодому, "необстрелянному" члену Южного общества Николаю Заикину. Видимо, бумаги вызволили из громоздкого ящика и зашили в подушку. Подпоручик отправляется в Тульчин, затем в село Кирнасовку, где квартировал, и вместе с братьями Бобрищевыми-Пушкиными придумывает, как надежно спрятать бумаги. Решили под полом их казенной квартиры. Но сначала, чтобы не пострадали от сырости, бумаги оборачивают в холст, затем упаковывают в клеенку. Временно все успокаиваются. Однако декабрь 1825 года ощутимо тревожен, и тревогу усиливает новое сообщение. 12 декабря князь А.И. Барятинский из Тульчина передает для Пестеля тайное письмо, где сообщает, что из Петербурга прибыл генерал Чернышев с какой-то секретной миссией; генералы Витгенштейн и Киселев уединились для конфиденциального совещания. Как сигнал опасности воспринимает это Павел Иванович. Вместе с Н.И. Лорером он принимается за разбор бумаг на своей квартире в Линцах: из ящиков стола, шкафов в ярко пылающую печь летит все, что не только прямо касается главы Южного общества, но и как-то связано с его товарищами (именно поэтому обыск, в котором Чернышев участвовал лично, ничего не дал). Сергею Григорьевичу Волконскому удалось навестить Пестеля на тульчинской гауптвахте, и Пестель отдал последние распоряжения. Касались они прежде всего уничтожения всех сколько-нибудь важных бумаг, документов, писем.
Здесь нужно вспомнить, что известия о поражении декабристов на Сенатской площади в те дни в Тульчин ещё не пришли. Пестель же очень надеялся на победу северян - в этом случае власть в России оказалась бы у избранной тройки верховных правителей, и эта революционная тройка должна была бы обнародовать "Русскую правду" для всеобщего сведения и руководства.
И.В. Поджио свидетельствовал: "Я слышал, что когда Пестеля арестовали, то князь Волконский с ним виделся. Пестель сказал Волконскому: "Будь спокоен, ни в чем не сознаюсь, хотя бы меня в клочки изрубили, - спасайте только "Русскую правду". Сожгите её только в крайнем случае, - настойчиво, несколько раз повторил он..."
Ситуация стала критической, когда пришло сообщение о неудаче в Петербурге.
Юшневский и Вольф, как руководители Южного общества, отправили в Кирнасовку гонца - поручика И.Б. Аврамова с приказом: "Бумаги сжечь!"
Однако накануне князь Барятинский высказал мысль, что Юшневский и Вольф "крепко трусят и потеряли головы". Вспомнив это, младшие офицеры Заикин, Аврамов, братья Бобрищевы-Пушкины действуют на свой страх и риск, нарушая приказ. Они решают, коль будет это в их силах, спасти "Русскую правду", значимость которой и для движения и для будущего успели постичь они читали её конспективное изложение, которое Пестель отдельной тетрадкой давал членам общества для ознаком-ления.
О будущем государственном устройстве младшие офицеры знали и из пусть нечастых - бесед с Павлом Ивановичем в Тульчине. Решив бумаг не сжигать, а надежно спрятать, договорились пустить слух, что "Русская правда" сожжена.
Вот отчего на следствии кто-то из слов Вольфа и Юшневского, сумевших передать эту дезинформацию, совершенно искренне убеждал следствие, что бумаги сожжены, а Николай Заикин, Крюков 2-й, знавшие истину, утверждали то же самое, но уже пытаясь спасти "Русскую правду". Показания других членов в обществе были противоречивы. И не решись Николай Заикин на самоотверженный поступок - взять "сокрытие бумаг Пестеля" на себя, - не выстроилась бы та цепь событий, что сначала запутала следствие, а потом облегчила ему работу: Заикин, не участвовавший в сокрытии, не смог найти их в поле, и тогда прибегли к помощи брата его, 17-летнего прапорщика Федора Заикина, указавшего и место, где были зарыты бумаги, и назвавшего имена главных, непосредственных исполнителей акции, о которой Следственная комиссия не могла дознаться три долгих месяца, - братьев Бобрищевых-Пушкиных.
] ] ]
Николай Бобрищев-Пушкин задумчиво и неторопливо шел улицей Кирнасовки. События последнего времени поселили в душе тревогу и озабоченность. "Слухи, беспокойство умов, моя любовь - все сразу, - размышлял он. - Скорее, скорее беги, время". Может, Бог даст, в Рождество они с братом поедут к родителям в Егнышевку, надо приготовить все к свадьбе, потом выправить бумаги по его доле наследства - и прощай, холостая квартира и неуютное бытие! А потом брата женит. Хоть это непросто - весь в науках, все ему интересно, а женщин будто и не существует. Ничего, он ещё очень молод!
Николай так задумался, что вздрогнул, когда с ним поравнялся уже у самых ворот дома всадник.
- Я к тебе, брат Пушкин, - крикнул, соскакивая с коня, Иван Аврамов.
- Слушаю, поручик.
Аврамов привязал лошадь и негромко спросил:
- Где нам лучше поговорить - в доме или здесь?
Николай, взглянув на привычно пустынную улицу, ответил:
- Хочешь чаю, закусить - пойдем в дом...
- Нет, нет, времени мало. - Аврамов, чуть коснувшись рукой его локтя, сказал тихо и взволнованно: - Я приехал сказать, что бумаги Пестелевы должно сжечь непременно.
Николай даже отшатнулся:
- Помилуй! Как можно жечь эдакие бумаги!
- Что делать, брат, чай, время такое беспокойное, и себя, и бумаги опасности подвергаем, - рассудительно и взволнованно отвечал Аврамов. Однако ж в душе и я, как ты, мыслю.
- Ну и уговори, чтоб не жгли, - умоляюще заговорил Николай, загораживая Аврамову дорогу.
- Вот ведь история какая, - улыбнувшись, сказал Аврамов, отвязывая коня. - А знаешь ли что? Едем тотчас к Заикину и брату твоему, вместе легче будет решить...
Он вскочил в седло и рысью направился к квартире, где жил Заикин с Павлом Пушкиным, - она была примерно в версте, а Николай поспешил за Аврамовым пешком. "Сжечь! - рассуждал он дорогою. - Сразу сжечь! Столько Пестель трудился. И мысли там есть ох какие новые, возвышенные! Не злодей же он какой - для пользы Отечества старался. А просвещение всем разве не нужно? А выборное начало, а свобода слова, печати, а реформа армии - плохо ли?"
