- А ты одно из двух,- сказал Сидоркин,- или не пей, или не выступай. Женька, давай твою бутылку.
Не помню, почему это произошло, но после третьей бутылки мы вдруг стали спорить о честности. Ермошин сказал, что, если говорить откровенно, прораб и честность несовместимы, как гений и злодейство. Можешь играть в честность сколько угодно, но все равно тебе придется выкручиваться, заполнять липовые наряды, составлять липовые процентовки.
- Вот уж на что Самохин,- сказал Ермошин,- а и тот не лучше нас. Приказали ему сдать дом к празднику - и он сдаст его как миленький, в каком бы состоянии этот дом ни был.
Если бы это сказал не Ермошин, а кто-нибудь другой, я, возможно, и промолчал бы. Но здесь я вдруг распылился и стал говорить, что сдам дом тогда, когда он будет полностью готов, и что мне плевать на Силаева и плевать на всех остальных, я поступлю так, как мне подсказывает совесть.
Я поспорил с Ермошиным на бутылку коньяку, что поступлю именно так, как сказал. После этого мы разошлись.
12
Вернувшись домой, я застал моего соседа Ивана Адамовича Шишкина, как обычно, на кухне за чтением любимой книги. Как называется книга и кто ее написал, узнать невозможно - обложки у нее давно нет, а листы порядком порастрепались и рассыпаются. Но через эту книгу, и только через нее, Иван Адамович постигает всю мудрость и простоту нашей жизни.
Увидев меня, Иван Адамович, как всегда, вскочил и следом за мной прошел в мою комнату. Книгу, раскрытую посредине, он держал в обеих руках.
- Женя, гляди-ко чего написано,- сказал он, как всегда с удивлением.- Ты думаешь, что ты есть. А на самом деле тебя нет. То ись как? - Помолчав, Иван Адамович сам ответил на свой вопрос: - А вот так. Ни тебя нет, ни комнаты, ни стола - ничего. Все - одно наше воображение. Всемирный вакуум. Об этом же надо задуматься.
Мне сейчас задумываться об этом не хотелось.
- Иван Адамович,- сказал я,- не надо меня сразу убивать такими открытиями. К этому надо приходить постепенно.
- То ись как?
- Ну вот так. Сначала представим себе, что здесь нет вас. А стол, комната и я пока остаемся на месте. Частичный вакуум.
Иван Адамович внимательно посмотрел на меня, пытаясь сообразить, правильно ли он понял мою мысль. Он ее понял правильно.
- Ну хорошо,- сказал он обиженно,- я уйду.
- В добрый путь.
13
Засыпаю я всегда быстро, но сплю чутко. Если за стеной включат радио, если Иван Адамович хлопнет дверью, если по улице проедет пожарная машина - я просыпаюсь.
В этот раз меня разбудил телефонный звонок. "Только бы не меня",- подумал я, затаив дыхание, словно это могло спасти.
К телефону подошел Шишкин.
- Алле. А кто его спрашивает? Клава? Нет, он спит. Сейчас я его позову.
Он постучал ко мне в дверь и, не услышав ответа, постучал снова.
- Женя, тебя к телефону.
Я сунул ноги в комнатные туфли и вышел в коридор. Шишкин, вероятно, уже собирался спать, он стоял возле телефона в подштанниках и в очках. Его лицо сияло от злорадства.
- Не мог сказать, что меня нет,- прошипел я, сгорая от ненависти.
- Не мог,- сказал Шишкин.- Как же я скажу, что нет, когда ты есть.- Иван Адамович никого еще не обманывал, особенно из женского полу.
Я снял трубку и услышал:
- Как ты думаешь, что для человека труднее всего?
- Труднее всего разговаривать по телефону, когда хочется спать.
Я начал потихоньку беситься.
- Да, правильно,- согласилась она, будто я сказал что-то мудрое.- Слушай, ты почему не приехал?
- Я был занят.
- Но сейчас ты не занят?
- Сейчас я хочу спать. И уже поздно.
- Еще только одиннадцать часов.
Я гляжу на часы: верно. Мне казалось, что уже гораздо больше.
- Слышишь, я очень хочу тебя видеть. Очень, очень!
При этом она, конечно, закрывает глаза и покачивает голодной. Эта театральная самодеятельность раздражает меня, но я все-таки соглашаюсь:
- Хорошо, я приеду.
Мне жалко Клаву.
14
Когда-то Клава была замужем. Семь лет она прожила с одним учителем, который активно участвовал в художественной самодеятельности, но потом выдвинулся, был приглашен в областную филармонию. После этого он ушел от Клавы, решив, что теперь их интересы не совпадают. Клава тогда уехала на Печору, где я с ней и познакомился четыре года тому назад.
Она работала в нашей амбулатории, и все у нее одалживали спирт, когда его не было в магазинах. Наши отношения начались еще там и теперь продолжаются по инерции.
Сейчас она работает в поликлинике участковым врачом. Живет на окраине города в вытянутом сером строении, в том самом, где когда-то жила вместе с мужем. Ее комната находится на втором этаже в конце узкого коридора с дверями, расположенными в шахматном порядке по обеим его сторонам. Все соседи меня давно знают. Когда я иду по коридору, двери поочередно открываются, и я на ходу кланяюсь направо и налево, как бы раскачиваюсь из стороны в сторону.
Клаву застаю всегда в одной и той же позе: она лежит на низкой тахте, обложенная книгами. Книги она проглатывает в огромном количестве, и я ей немного завидую. Но нельзя же читать все без разбору. Все, что в Клаве есть деланного и наигранного,- это от них.
Когда я прихожу к ней, у нас начинается вечер вопросов и ответов.
- Ты на чем приехал?
- На такси.
- На улице холодно?
- Так себе.
- А помнишь, какие морозы были на Печоре?
Если не прекратить это вовремя, мне придется ответить на вопросы об изменении климата и о видах на урожай, поделиться впечатлениями от последнего фильма и высказать свое отношение к алжирской проблеме.
- Слушай, согрей, пожалуйста, чаю,- прошу я только для того, чтобы прервать эту бесконечную цепь вопросов.
- Ой, прости.
Она торопливо вскакивает и, запахнув полы халата, бежит на кухню. Я отодвигаю в сторону книжки, ложусь на тахту, курю и стараюсь ни о чем не думать.
Блаженное состояние. Так бы, кажется, лежал целую вечность, но через семь часов меня снова разбудит будильник и снова, проклиная все на свете, мне придется тащиться к себе на объект, выколачивать из Богдашкина материалы, ругаться с рабочими, начальством или скучать на производственном совещании, для которого, наверное, и завтра найдется повод.
Впрочем, все это можно было бы вынести, если бы меня не торопили со сдачей объекта. Можно бы сдать его в том виде, как он есть. Но уж больно хочется сделать что-нибудь настоящее, чтоб было не стыдно.
Конечно, можно и отказаться от сдачи, именно так я и делал два раза. Но тогда я был помоложе и посмелее. Я легко переезжал с места на место и, живя в палатках или временных бараках, с презрением относился к коммунальным удобствам.
Клава внесла чайник, налила мне чай и пододвинула тарелку с пряниками собственного производства. Сама села напротив и, подперев голову руками, смотрит на меня, как я ем и пью.
- Что-то ты плохо выглядишь,- сказала она.- Ты, по-моему, нездоров
- Хорошие пряники,- сказал я,- как тебе удается такие делать?
- Выпьешь чай, я тебя, пожалуй, послушаю. Что-то мне твой вид очень не нравится,- сказала Клава.
- Нечего меня слушать,- сказал я, - я не патефонная пластинка. Вид мой мне самому не нравится.
Клава взяла мою руку в свою и подержала недолго.
- Пульс у тебя совсем паршивый, похоже, предынфарктное состояние.
- Прошлый раз ты говорила то же самое,- сказал я. - У любого прораба каждый день предынфарктное состояние. Особенно перед праздником.
- Если ты не веришь мне,- обиделась Клава,- сходи к другому врачу.
- Я бы сходил. Если б знал, что меня положат в больницу.
Про себя я подумал, что в больницу лечь сейчас было бы очень неплохо, пускай Силаев сам сдаст мой объект, раз уж он ему так нравится.
- Хорошие пряники,- сказал я.- Где ты достала муку?
- Хорошая хозяйка все достанет. Правда, я хорошая хозяйка?
- Не хвастайся, я все равно на тебе не женюсь.
Она засмеялась:
- Потому что это зависит не только от тебя. Между прочим, как там поживает Зоя?
- Какая Зоя?
- Ну, твоя симпатия. Которая работает в забегаловке. Я думаю, ты имел бы у нее успех.
Все это говорится в подчеркнуто шутливом тоне, но при этом она бросает на меня быстрый и тревожный взгляд. Она боится, что в шутке есть доля истины.
Между прочим, пока я пью чай, происходит такой эпизод. Клава вдруг бледнеет и прикладывает ладонь к груди возле горла.
- Что с тобой? - вскакиваю я.
Она ни слова не говорит. Закрыв глаза, машет рукой. Потом, переводя дыхание, улыбается:
- Да так... ерунда.
- Тебе дурно?
- Немножко. Не обращай внимания.
Я смотрю на нее подозрительно. Это уже не из книжек. Клава вздыхает:
- Дурачок. В конце концов я врач и знаю, что надо делать в таких случаях.
- Ты знаешь это не как врач, а как баба.
- Хотя бы и так,- согласилась Клава.- И поэтому знаю.
Ну что ж, в ее возрасте она имеет право на такой опыт, но все равно это мне кажется оскорбительным. Роза бы так не сказала.
