и все же предпочитаю завязать разговор с каким-то незнакомцем. Только без обид.
Я улыбнулся ей в ответ: без обид.
– Я сейчас со всеми болтаю, точу лясы с молочником, но никогда не рассказываю бойфренду, как себя чувствую, что читаю, чего хочу, чего терпеть не могу. В любом случае, он не стал бы меня слушать и уж тем более не понял бы меня. У него нет чувства юмора. Мне приходится объяснять ему все анекдоты.
Мы продолжали болтать, пока кондуктор не пришел проверить билеты. Он посмотрел на собаку и недовольно сказал, что собак в поезде можно перевозить только в клетках.
– Ну и что же мне делать? – огрызнулась она в ответ. – Выкинуть ее в окошко? Притвориться, что я слепая? Или сойти с поезда прямо сейчас и не попасть в гости к отцу, которому исполняется семьдесят шесть лет, пускай никакого праздника и не будет, потому что он умирает и это точно его последний день рождения? Вот скажите мне.
Кондуктор пожелал ей хорошего дня.
– Anche a Lei, – пробормотала она. И вам того же. А потом, повернувшись к собаке: – И прекрати привлекать к себе внимание!
Тут зазвонил мой телефон. Я испытывал искушение встать и ответить на звонок в тамбуре, но решил остаться на месте. Собака, которую потревожил звонок, теперь вопросительно смотрела на меня, вытаращив глаза и будто спрашивая: «И ты теперь за телефон?» «Сын», – одними губами сказал я попутчице, которая мне улыбнулась, а потом, не спрашивая, воспользовалась внезапным перерывом в нашей беседе и, жестом показав, что идет в туалет, протянула мне поводок и прошептала: «Проблем с ней не будет».
Я посмотрел на нее, когда она встала, и впервые понял, что, несмотря на грубость своего образа, она не так уж небрежно одета, как мне показалось сначала, и что стоя она выглядит еще более привлекательной. Заметил ли я это раньше и отмахнулся от этой мысли? Или совсем уже ослеп? Мне было бы бесконечно приятно, если бы сын увидел, как я выхожу из поезда в ее компании. Я знал, что по дороге к «У Армандо» мы будем о ней говорить. Я мог даже предсказать, как он начнет разговор: «Ну-ка расскажи мне о той девушке модельного вида, с которой ты трепался на “Термини”…»
Но как раз когда я представлял себе его реакцию, телефонный звонок изменил все. Сын звонил сказать, что не сможет встретиться со мной сегодня. Я жалобно выдохнул: «Почему?» Он заменял заболевшего пианиста, и ему предстояло сегодня же сыграть концерт в Неаполе. Когда он вернется? Он сказал, что завтра. Я был очень рад слышать его голос. И что же он играет? Моцарта, только Моцарта. Между тем моя попутчица вернулась из туалета и молча снова села напротив меня, наклонившись вперед и показывая тем самым, что собирается продолжить разговор после того, как я повешу трубку. Я смотрел на нее пристальнее, чем на протяжении всей нашей поездки, – отчасти потому, что был занят телефонным разговором, что делало мой взгляд слегка рассеянным, бесхитростным, блуждающим, – но еще и потому, что это позволяло мне продолжать смотреть в ее глаза, которые привыкли к тому, что на них смотрят, которым нравилось, что на них смотрят, и которые могли никогда не догадаться: если я и нашел в себе смелость в тот миг глядеть на нее столь же пылко, как она сама, так это потому, что я начал лелеять мысль, что в ее глазах мои столь же прекрасны.
Определенно фантазия пожилого мужчины.
В разговоре с сыном возникла заминка.
– Но я так рассчитывал на длинную прогулку в твоей компании. Потому и поехал ранним поездом. Я приехал ради тебя, а не из-за этой несчастной лекции.
Я был расстроен, а еще знал, что моя попутчица меня слушает, и, пожалуй, переигрывал ради нее. Потом я понял, что мое нытье зашло слишком далеко, и осекся:
– Но я понимаю. Правда понимаю.
Девушка, сидевшая наискосок от меня, посмотрела на меня с беспокойством. Потом пожала плечами – но не выражая этим равнодушие к происходящему между мною и моим сыном, а говоря мне (во всяком случае, я так подумал), чтобы я оставил бедного мальчика в покое: не заставляйте его чувствовать себя виноватым. Вдобавок она сделала жест левой рукой, означавший: бросьте, забудьте об этом.
– Тогда до завтра? – спросил я. – Ты заедешь за мной в отель?
Днем, ответил он, часика в четыре?
– Часика в четыре, – сказал я.
– Вигилии, – сказал он.
– Вигилии, – ответил я. – Вы его слышали, – наконец вздохнул я, повернувшись к ней.
– Я слышала вас.
Она снова меня поддразнивала. И улыбалась. Краем сознания мне вдруг подумалось, что она еще больше склонилась ко мне и уже подумывает сесть рядом и взять меня за обе руки. Правда ли она этого хотела, и я ухватился за ее желание, или я сам все придумал, поскольку такое желание возникло у меня самого?
– Я очень ждал нашего обеда. Хотел посмеяться вместе с ним и услышать его рассказ о жизни, концертах, карьере. Я даже надеялся, что замечу его прежде, чем он заметит меня, и что у него найдется минутка познакомиться с вами.
– Все равно это не конец света. Вы ведь встретитесь с ним завтра «часика в четыре».
Я снова услышал в ее голосе насмешку, и мне это понравилось.
– Весь парадокс в том… – начал было я, но передумал.
– Весь парадокс в том?.. – повторила она.
«Кажется, она не даст мне так просто соскочить с крючка», – подумал я.
Я немного помолчал.
– Весь парадокс в том, что я не расстроен, что он сегодня не придет. Мне еще немало нужно успеть перед лекцией, и, может быть, лучше будет отдохнуть в отеле, чем бродить по городу, как мы обычно делаем, когда я просто приезжаю его повидать.
– Чего же в этом удивительного? Каждый из вас живет своей жизнью, вне зависимости от того, как они пересекаются и сколько вигилий вас двоих объединяет.
Мне понравилась ее реплика. Она не сказала ничего нового, но ее вдумчивость и внимательность меня удивили: неужели это та самая девушка, которая села в поезд, сердито фыркая?
– И откуда вы в этом так сведущи? – спросил я, осмелев и уставившись прямо на нее.
Она улыбнулась.
– Процитирую одного человека, которого я как-то встретила в поезде: «Мы все такие».
Наш разговор доставлял ей не меньшее удовольствие, чем мне.
На подъезде к вокзалу Рима поезд замедлился. Несколькими минутами позже он снова прибавил ходу.
– На вокзале я возьму такси, – сказала
