наши «запасы на случай землетрясения», которые мы всегда съедали в конце месяца (не из-за настоящей катастрофы, а из-за финансовой необходимости).
Как вообще может человек встречаться с подругой дочери? Насколько больным нужно быть! Судя по рассказу Эмбер, Стюарт начал выказывать нездоровый интерес к ней через полгода после смерти жены! «Не в духе Стюарта». Ха! А как же отношения с подружкой дочери? Я разозлился на Эмбер. Что она пытается доказать? Что она вся такая умная и зрелая? Его интересуют только ее тело, внешность и юность, как она может не видеть этого?
Мне пришлось буквально заставлять себя аккуратнее класть яйца в круглые ячейки на двери холодильника, которые всегда казались мне камерами смертников. Потом я заперся в туалете, просто сидел там на закрытой крышке, ничего не делая. Как яйцо в камере смертников. Единственное место в нашем девяностометровом жилище, где можно побыть в тишине и покое, хотя тоже недолго.
Кто знает, сколько минут я пялился на постер, прикрепленный к загрунтованной, но все еще не окрашенной двери. «Город парусов» [5]. Какая из этих шикарных яхт принадлежит Стюарту? Вот та, с открытой верхней площадкой? Или та, у которой сзади торчат вышки для прыжков? А там что? Антенны? Удилища для троллинга? «Санта-Катрина»… «Он назвал ее в честь жены»… Там Стюарт спас от волны Эмбер и так посмотрел на нее, что она «все поняла». «Вестхейвен Марина» – просто выпендрежная стоянка для лодок, и ничего больше, вот что я бы сказал. Если бы я мог высказать Эмбер все, что на самом деле думаю: ей придется забыть о спасении планеты и начать изучать геронтологию, научиться ухаживать за пожилыми и проводить искусственное дыхание, чтобы однажды спасти своего старичка, – но это значило бы потерять все свои шансы. Я не смог бы даже просто снова ей понравиться, не говоря уж о том, чтобы она полюбила меня. Отношения со Стюартом не продлятся долго – это увлечение, не любовь. Ее чувство произрастало из потребности ощущать себя взрослой; его – из необходимости снова почувствовать себя молодым после смерти жены. Совсем скоро все затрещит по швам. Она захочет того, что и все молодые (танцевать как бешеная, болтать о всякой чепухе), а ему захочется того, что хотят старики (не танцевать как бешеный, не болтать о всякой чепухе). Плюс не надо забывать о напряженных отношениях с не принимающими ее двумя из его трех взрослых детей. Да. Я дал им около месяца, плюс-минус неделя.
В конце концов я отсидел задницу и встал посмотреться в зеркало, затуманенное разводами плохо вытертого средства для чистки стекол. Бен часто жаловался, что девчонки обращают внимание на меня, а на него – нет, возможно, потому, что я неплохо выгляжу: густая черная шевелюра, мечтательные голубые глаза, светлая кожа, придающая лицу артистический, а то и поэтический вид. Что он имел в виду? Что я красавчик, как Мик Джаггер на заре карьеры, или юнец с невинным лицом? Я сдернул с хвоста резинку и случайно вырвал несколько волосков. Я попытался выдвинуть челюсть вперед и стал похож на кроманьонца: будь мои плечи еще чуть квадратнее, они бы выглядели неестественно. У меня нет ни секретарши, ни билбордов с моей фотографией и рекламой растущего бизнеса. Нет лодки, которой можно любоваться. Я никто.
Мне нужно было поговорить с Беном, и я встретился с ним в Майерс-парке. Бен своими книгами занял всю скамейку, испещренную инициалами влюбленных.
– Я скажу тебе, что она в нем находит. Яхту. Он разрешает ей использовать яхту, когда она захочет, ей и ее друзьям, – жаловался я. – Все ее друзья зеленые.
– От зависти? – Он закрыл книгу, словно ему стало и правда интересно.
– Нет. Зеленые, в смысле идейные, они хотят спасти Землю, спасти китов, обнимаются с деревьями, все такое.
– Очень щедро с его стороны. – Он медленно покивал.
Я уловил в его словах восхищение – будто мало того, что она о Стюарте высокого мнения.
– Да ему нет никакого дела до окружающей среды!
– Откуда ты знаешь? – нахмурился Бен.
– На Намбассе ты видел много мужчин его возраста, да еще и работающих в финансах? Он просто пытается впечатлить ее и ведет себя так, словно ему не все равно.
В общем, говорить с Беном смысла не было. Он совершенно не разбирался в людях.
Апрель и май 1979 года
Жизнь превратилась практически в сплошное ожидание. Учеба в Оклендском технологическом университете только его усложняла. В то время я маниакально увлекался тенью и светом, которые мы изучали. Если правильно настроить камеру, можно буквально подсветить чей-то характер: всего-то нужны точно направленные отражатели Balcar и совсем немного передержки. Жесткие тени, изображая видимое гниение и терзание души, могли превратить даже самого безобидного человека в подлеца. Один из преподавателей показал, как свет и тень повлияли на результаты первых американских телевизионных президентских дебатов, которые транслировались в 1960 году, и предостерег нас от подобного воздействия на подсознание. И тем не менее я поймал себя на том, что делаю то же самое, когда возвращаюсь в мыслях к Эмбер и Стюарту: окутываю ее чистым белым светом, превращая чуть ли не в ангела, а его погружаю в зловещие тени настолько, что он становится монстром. В эти мрачные, колючие часы бессонницы Стюарт проходил весь путь от развратника и извращенца до пиявки в виде беззубого старика, который хочет омолодиться за счет свежей крови.
Свет и тень, должно быть, и вправду сыграли со мной злую шутку, потому что, встретив Стюарта в следующий раз, я удивился, что он и близко не походил на картинку, которую я создал в темной комнате своего разума. Конечно, он не был молод (еще раз повторю), но точно не страдал от старческих мук, не горбился и у него не было длинных скрюченных пальцев алчного скупердяя. На самом деле его зубы, хоть и казались слишком белыми для его возраста, не светились, как у вампира (подобный эффект получается, если опрометчиво улыбнешься, стоя под диско-шаром). Так что, когда я снова увидел Стюарта в реальной жизни, у меня не укладывалось в голове, насколько он на самом деле человек.
А Эмбер я представлял девочкой-подростком, которая еще грызет ногти и крутит кудряшки, что делало романтический интерес Стюарта к ней еще более запретным. Собственные глаза быстро развеяли мои иллюзии. Как бы ни был предвзят, я не мог отрицать, что она скорее женщина, чем маленькая девочка, болтающая в воздухе ногами, чтобы взлететь повыше на качелях. Да, она иногда вела себя со мной глупо, но по закону была совершеннолетней. Взрослой – все по-честному. И хотя могли оставаться возражения с точки зрения морали, по закону все было чисто. Осознание всего этого поразило меня в The Gluepot в районе Понсонби, где я тогда жил. Я выбрал именно ту таверну не только из-за близкого расположения, но и так как надеялся, что там может произойти пара вещей. Во-первых, представь: живая музыка, рок, сигаретный дым, люди в черной коже пьют пиво из банок… и тут дверь открывается, заходит Стюарт в деловом костюме, с портфелем в руке, все замирают и воцаряется мертвая тишина, как будто незнакомец вошел в салун на Диком Западе. Во-вторых, настоящее препятствие. Да, возраст в законе об избирательном праве был снижен до восемнадцати, но запрет на алкоголь не был снят – пить по-прежнему нельзя до двадцати, так что я надеялся ткнуть их носом в то, как плохо они друг другу подходят. Я злобный и мелочный, знаю, но, как гласит старая поговорка, «в любви и на войне все средства хороши».
Реальность 1: дверь непрерывно открывалась и захлопывалась, пока я поджидал их, пытаясь растянуть пиво (чтобы не было похоже, будто я околачиваюсь здесь, как какой-нибудь одиночка). Реальность 2: опоздав почти на полчаса, влюбленные голубки вошли рука об руку, смеясь над тем, что ей удалось без проблем попасть внутрь, потому что работники подумали, что она дочь Стюарта! (Родителям разрешалось приходить с детьми, если только те не будут пить спиртных напитков.) Реальность 3: Стюарт был одет в повседневное. (Не думал, что у него есть что-то кроме тьмы-тьмущей костюмов в чехлах,
