– А деньги?..
– Дело простое. Соберем вам, что нужно. Поможем. А там, раз вы жили в Германии и учились там, устроим…
В этом казачьем, русском, кругу отогревалось сердце Лизы от холода парижской и нью-йоркской жизни… Тут впервые почувствовала она, что, может быть, она и ошиблась, и что у нее не только есть Родина, но есть и Отечество…
Лизу усадили в каретку, двое сели с нею, и она поехала на свою квартиру.
Когда поднялись по лифту к комнате Февралевых, Лиза остановилась. Как быть с провожавшими ее казаками?
– Мне, господа, переодеться надо, – сказала Лиза, показывая свое разорванное платье. – И страшно. Если хозяйка уже знает, она придет. Она тут же, в этом этаже живет…
– А вы не беспокойтесь. Мы вас тут, в коридоре, покараулим.
– Ну, как же?.. Тут и нет ничего.
– А пол есть?.. Народ мы военный и кочевой, и не то еще видали. Ляжем на полу, так посидим, а к вам никого не пустим.
– Боже мой… Спасибо!.. Я сейчас буду готова…
– А для чего вам торопиться? Ночь еще долгая. Отдохните спокойно. Раньше утра на пароход все равно нельзя. А там, тем временем, наши все вам и устроят…
Лиза пожала руки своим спасителям, и вошла в комнату Февралевых.
Как то и знала Лиза, Натальи Петровны и Татуши не было дома. Лиза смыла с лица кровь, отмыла поцарапанные руки. Все – пустяки: легкие ссадины. Припудрить лицо, и ничего видно не будет… Лиза сразу надела свое простое дорожное платье, и стала укладывать в чемоданы пожитки, башмаки, белье, те бедные мелочи, которые привезла из Германии… Она достала и бережно положила на дно чемодана «Пасхального Баварского зайца», давнишний подарок еще юноши Курта… Уложила, бережно, точно живой был заяц, накрыла его своими рубашками, и, как сидела на коленях над чемоданом, задумалась:
«Вот и кончен еще этап жизни… И как неудачно!.. Это и есть жизнь?.. В Германию?.. Нет… В Германию она не поедет… Там – Курт. Тот Курт, который не ответил на ее письмо из Парижа… Она не хочет быть там, где Курт… Зачем? Очевидно, что все кончено. Она гордая. Ее просто доставят в Европу, и она поедет к отцу. Она рассчитается с ними за их издержки. Можно снова и паспорт устроить… Но не в Германию… К тете Маше нельзя. Тетя Маша? Это смешно, но она ревнует меня… Нет… Нет… Не в Германию…».
Лиза поднялась с колен, окончила укладку, закрыла чемоданы. Хоть сейчас и ехать… Она прилегла на постель, как была, одетая, но заснуть не могла. Ее смущало, что за дверью из-за нее не спят эти чужие добрые люди. И волновало, как выйдет она завтра, а вдруг Брухман уже все знает, ей позвонили по телефону, и вот-вот она явится сюда с полицией… А вся полиция в руках евреев…
Страшил наступающий день.
Иногда Лиза закроет глаза. Шумит в ушах от пережитого волнения, от усталости, и будто со стороны слышит милую песню:
Märkische Heide, Märkische Sand
Sind des Märkers Freude,
Sind sein Heimatland…
Точно видит сквозь закрытые глаза: леса Груневальда, зеленоватую синеву озер и Гавеля, кудрявые дубы и липы садов, сбегающие с крутых зеленых холмов в изумрудную раму молодых камышей над озером… Там – Родина…
Вдруг очнется и долго в ужасе смотрит широко раскрытыми глазами на ярко освещенные лампой стену и потолок. О, как страшно станет!.. Казаки ушли. Она одна. Ведь, все это могли быть одни слова. За кого ее приняли? За уличную девку-скандалистку!..
И тогда прислушивалась с сильно бьющимся сердцем.
За дверью в пол голоса переговариваются казаки… Родные!.. Родные!! Что будет завтра?..
Так незаметно наступило, пришло завтра. Желтые солнечные лучи скользили по верхам небоскребов. Мутный свет входил в комнату Лизы, и ненужным становился свет электрической лампы…
В Берлинском леопардовом пальто и в такой же шапочке, Лиза вышла в коридор.
– Вот и отлично, – сказал один из казаков, – У моей жены точно такое же пальто… Вас и на пароходе сразу признают за берлинскую жительницу…
Казаки забрали вещи Лизы, и все поехали на пристань. Как все показалось Лизе там манящим и милым, а все было буднично и обыкновенно. Покрытые снегом пакгаузы, запах снега, мороза, каменного угля, и океана в утреннем свете, все было просто и скучно, но манило, манило, манило Лизу в путь-дорогу… На Родину!..
Казаки ожидали Лизу на пароходе. С ними был… Игорь…
Он был великолепен, в синей куртке с золотыми пуговицами, в матросской белой шапке. Он вырос и возмужал. И чем-то напомнил он Лизе Курта. Шириной плеч, морским загаром приветливого лица. Только у Курта были волосы светлые, у Игоря темные кудри завитками выбивались из-под околыша шапки. И Курт был «шляпа», Игорь был полон предприимчивости и силы.
Еще не зная, кто такая эта странная девушка, которая назвалась дочерью генерала Акантова, Игорь и казаки Жарова все устроили для нее. Они поручились за нее. Они уже звонили по телефону германскому консулу, и Лизе были обещаны нужные бумаги…
Смущенная, пораженная, – ведь, это нужно было верить в чудо, – Лиза протянула обе руки Игорю:
– Как все это необыкновенно, Игорь…
– Вся наша жизнь необыкновенна… Почему ты не писала никому из нас, что ты в Америке?.. Я столько раз за это время был в Нью-Йорке… И ничего с тобою не было бы. О! какая ты Лиза гордая!.. И злая!.. И что случилось?.. Мне казаки рассказывали нечто ужасное…
– Не брани меня, Игорь. Могло быть ужасное, но ничего не было. Да, я не хорошо с вами поступила, что не писала вам, но ты же знаешь всю мою историю… И мне трудно было выбиться на дорогу, без Родины, без права…
– Пойдем в каюту… Расскажи мне все… Обсудим вместе, что будем дальше делать?..
– Бог спас меня… Бог послал мне казаков, и тебя, Игорь… И, мне кажется, что и точно Бог есть…
Лиза подошла к стоявшим в стороне казакам. Она протянула им обе руки и сказала взволнованно:
– Спасибо вам, родные!.. Если бы не вы, может быть, я и живою вчера не ушла бы из этого сумасшедшего дома.
И, чего никогда раньше не бывало с гордой Лизой, слезы показались на ее огромных прекрасных глазах… Она застыдилась их, и, быстро обернувшись к Игорю, сказала:
– Ну, идем, Игорь, я все, все тебе расскажу…
Лиза кончила длинную повесть о том, как она жила после отъезда из Германии. Она допила залпом, не отрываясь, поданный ей и уже простывший кофе, и сказала тихим, печальным голосом:
– Вот это и все, милый Игорь… Написать, пойти с жалобами – никто и не поверит… Как это можно так, в двадцатом веке, в Париже, в Нью-Йорке, продать в рабство девушку?.. Дикари?.. Нет, здесь, Игорь, хуже всяких дикарей… Тут – жиды, и им девушка-христианка – все равно, что собака… Ты сам видишь, оставаться здесь, искать права защиты, мне, бесправной?.. Где искать это право?.. На стороне Сары Брухман – ложь. Такая ложь, какой мы себе и представить не можем, но ложь, которой все поверят; у нее всюду свои люди, она и до самого президента дойдет, ее пустят. Она – американка… Больше того: она – еврейка!.. Я была в синагоге случайно, дождь загнал, так я знаю их силу… У меня жуткая правда, которой им невыгодно верить, и они не поверят мне, а поверят ей, я же окажусь и виноватой. Тут – нравственность… О!.. В Америке-то!.. Такое лицемерие, как нигде в мире… Так, вот, что же ты, мудрый русский Игорь, присоветуешь мне делать?..
– Alles ist erledigt[81]!.. Я переговорил с капитаном парохода. Казаки подтвердили мои показания и поручились за тебя. Капитан берет тебя, консулу звонили, и он, в виду твоего особого положения, пришлет сюда человека, чтобы составить тебе временный документ. А в Германии у тебя столько друзей, что тебя там примут с распростертыми объятиями и устроят твою жизнь… Не думай об этом. Мы поедем прямо в Берлин…
– Нет, – тихо сказала Лиза, рукою касаясь руки Игоря. – Нет, Игорь, я не могу ехать в Берлин… Я не хочу туда ехать. Ты понимаешь. Очень это мне будет мучительно.
Густой румянец залил лицо Лизы. Темные ресницы закрыли глаза.
Игорь ответил, и так несказанно тепел и волнующ был его голос, что Лиза постепенно поднимала на него глаза и смотрела, как, волнуясь, но в то же время осторожно и нежно, коснулся Игорь самого больного места ее души… И Лиза поняла: это говорит не соперник, не давно влюбленный в нее человек, но друг. Не лжет Игорь. Знает Лиза, что Игорь никогда не лгал, не умеет он лгать.
– Лиза, ты думаешь о Курте?.. Забудь его… Курта нет…
– Он умер?.. С ним что-нибудь случилось?.. Он женился, он полюбил другую?.. О, говори скорее, Игорь, не мучь меня.
– Нет, Лиза, Курт жив и здоров. Он не женился и, кажется, и не собирается жениться. Более того: я думаю, что он верен своей юношеской любви, то есть верен тебе, но он никогда на тебе не женится. Ты не узнаешь Курта. Он стал убежденейшим расистом. Он работает теперь на аэропланном заводе, где делают самые секретные части новых аппаратов. Ты знаешь Курта, и знаешь, что для него Третий рейх… Перед последним рейсом мы виделись с ним и говорили о тебе…
– Обо мне!..
– Он говорил о тебе с большой, искренней любовью. С обожанием… И он сказал мне: «Ты понимаешь, Игорь, что нужна жертва, и я готов на жертву. Я проверил себя: я люблю Лизхен, но я не могу на ней жениться, и я, вероятно, вообще никогда не женюсь. И, если я женюсь, то на немке. Этого требует чистота расы. Я больше всего, и только, люблю Германию и партию. И я должен для них пожертвовать своим личным чувством»… Так вот… мы считали Курта «шляпой», а он оказался сильнее нас всех…
