но не заводит двигатель. – Это еще не все, Элиз. Она уехала в Париж. Повидаться с Изабель. Но уже вернулась.
Париж? Уже вернулась? Как все это могло произойти за пять дней? – И ты отпустила ее в Париж? – Звучит как обвинение, и так оно и есть.
– Я не смогла остановить ее. Ты же знаешь, какая она.
– Мне следовало рассказать ей давным-давно. – Я до боли прикусываю нижнюю губу. – Не надо было тебя слушать.
– Это было невозможно. – Суазик качает головой, как будто пытаясь убедить саму себя. – Мы поступили правильно. Тебя бы подвергли остракизму, да и Жозефине досталось бы – посмотри, как они обошлись с тем бедным ребенком, Альбертом; даже учителя игнорировали его или наказывали ни за что. Позор был бы невыносим.
Вот оно, опять это слово, источник всех моих бед. La honte. Позор, который преследовал меня от самого Парижа. Вынуждал лгать собственной дочери, отказывая ей в праве знать своего отца. Я ненавижу себя за то, что поддалась этому чувству, позволила ему управлять моей жизнью.
– И в чем был бы смысл? – продолжает Суазик. – Он ведь так и не вернулся. Тебе пришлось справляться со всем этим в одиночку.
– Он в этом не виноват!
– Ему следовало быть более осторожным. И позаботиться о тебе, прежде чем допускать близость.
– Нет! Это мне следовало позаботиться о нем. Я во всем виновата. – Я сама все испортила и теперь рискую потерять дочь.
Суазик устремляет на меня долгий взгляд.
– Ты должна простить себя, Элиз.
– Что? – Как она может говорить со мной о прощении? – Поехали, – настаиваю я. – Мне нужно ее увидеть. – Мне до боли хочется обнять Жозефину, прижать ее к своей груди.
Суазик заводит мотор и трогается с места. Мои руки, сцепленные на коленях, поглядывают на меня белыми костяшками. Мне не терпится увидеть Жозефину, но Суазик ведет машину так медленно, будто не хочет возвращаться домой. Напряженная тишина заполняет небольшое пространство между нами, и комок страха разрастается в животе.
– Есть что-то еще, что ты хочешь мне сказать, Суазик? – спрашиваю я.
– Жозефина встретилась со своим дедом.
– Quoi! Какого черта? – Я живо представляю себе отца, выкрикивающего ей в лицо всякие непристойности. Изабель тоже хороша! Додумалась тащить дочь туда!
– Она сама захотела познакомиться с ним. – Суазик искоса смотрит на меня. – Остальное пусть Жозефина тебе расскажет.
– Расскажет что? Что случилось?
Суазик снова переводит взгляд на дорогу и решительно смотрит прямо перед собой.
– Давай подождем до дома.
– Пожалуйста, просто скажи мне.
– Bien, может, лучше подготовить тебя заранее.
От ее слов у меня по спине пробегает дрожь.
– Подготовить к чему?
– Жозефина обнаружила письма.
– Какие еще письма?
Суазик глубоко вздыхает, переключая передачу перед следующим поворотом.
– Письма от… ее отца. К тебе.
– Себастьяна? О чем ты говоришь? Никаких писем не было. Он никогда не писал мне.
– Писал, – произносит она бесстрастно, не отрывая взгляда от дороги.
Сердце бешено колотится, слова комом застревают в горле, душат меня.
– Он писал тебе, но твой отец перехватывал эти письма первым и никому не показывал. Он их спрятал.
– Но я думала, что Себастьян погиб! – пронзительно кричу я, задыхаясь. – Останови машину! – Я хочу выпрыгнуть. Хочу бежать.
– Успокойся. Сейчас съеду на обочину.
Я впадаю в оцепенение, пока она ищет подходящее место, чтобы припарковаться. Наконец она сворачивает на небольшую дорожку, ведущую к ферме. Как только машина останавливается, я распахиваю дверь и выбегаю, хватая ртом воздух.
– Я думала, он умер! – рвется наружу мой крик.
Я осознаю, что Суазик стоит рядом. Она прикасается к моему плечу, но я отталкиваю ее руку.
– Разве он не погиб? – кричу я на нее.
– Мы не знаем. Мы еще не вскрывали письма. Они адресованы тебе. Они у Жозефины. – Суазик говорит короткими, как будто бессвязными предложениями.
– Так он жив? – спрашиваю я, обращаясь скорее к себе, чем к Суазик. – Он жив? – Жгучее желание узнать это переполняет меня, вытесняя весь мой страх, весь мой гнев. – Мне нужно увидеть письма. – Я делаю шаг назад к машине. – Сейчас же!
Следующие несколько минут мы едем в тишине, пока я пытаюсь все это переварить. Если Себастьян писал мне письма, значит, он не умер.
– Мой отец прятал письма? – Неужели это правда?
Суазик кладет руку мне на колено, не отрывая глаз от дороги.
– Прости, я не должна была этого говорить. Мне следовало подождать, пока мы не вернемся домой.
Слезы заливают мое лицо.
– Я не искала его! Я не искала его, – повторяю я, больше для себя, чем для Суазик. Чувство вины и печаль как будто тяжелой волной накрывают меня с головой, затягивая под воду. Я едва могу дышать, думая об этом. Наклоняясь вперед, я зарываюсь головой в колени.
Бретань, июнь 1963 года
Элиз
– Элиз. – Голос Суазик полон беспокойства. – Мы почти на месте.
Я поднимаю голову. Как я совладаю с собой?
Мы сворачиваем на подъездную дорожку. Жозефина стоит у крыльца, ветер хлещет вокруг, треплет ее светлые волосы. Она выглядит такой бледной и хрупкой в своем выцветшем сарафане! В руке у нее большой коричневый пакет. В нем – письма. Я знаю, что они там.
Мое сердце бешено колотится, когда я открываю дверцу и выхожу из машины.
– Прости, Жозефина. – Моя протянутая рука зависает в воздухе, отчаянно желая прикоснуться к ней, удержать ее, посмотреть, что в конверте. Но она отшатывается от меня, в ее глазах горит ярость.
– Почему ты мне не рассказала? – Ее слова резки, но я чувствую за ними боль.
– Я хотела! Я хотела рассказать, Жозефина. – Мои слова вырываются судорожными вздохами. Они не передают и доли того, что я хочу сказать. Разве могут они выразить то, как отчаянно я стремилась открыть правду, как ложь съедала меня изнутри!
– Ты должна была это сделать. – Звучит прямо и просто, как будто речь идет о чем-то само собой разумеющемся. Она не может понять, каково это было для меня, для всех нас.
Я отрываю от нее взгляд и смотрю на пакет в ее руке.
Она потряхивает им, но не отдает мне.
– Суазик рассказала тебе о письмах?
Я крепко прикусываю нижнюю губу и киваю, как будто мы поменялись ролями и теперь меня отчитывают, как ребенка.
– Я так и знала, что она проболтается. – Жозефина протягивает мне пакет и отступает назад, почесывая лоб мизинцем, как обычно делала в детстве, когда ее чем-то озадачивали. – Похоже, в этой семье еще больше секретов. – Ее взгляд скользит по бумажному пакету с письмами.
Я верчу его в руках
