и чувствую, как внутри него вибрирует жизнь; ответы на вопросы, которые я задавала себе с того самого утра, когда увели Себастьяна. Я поднимаю глаза на Жозефину, но встречаю ее пустой взгляд. Мне не терпится открыть пакет, но в то же время я боюсь.
– Элиз, – раздается у меня за спиной голос Суазик. – Почему бы тебе не пойти в дом и не заняться письмами в комнате?
– Что ж, иди тогда, – говорит Жозефина. – Иди и читай их. В конце концов, меня это совершенно не касается.
Я слышу ее боль.
– Пойдем со мной, Жозефина. Мы откроем их вместе. – Одной рукой я крепко прижимаю пакет к груди, а другой беру Жозефину за руку. Пальцы у нее напряжены, словно их свело судорогой, но она не вырывается. – Эти письма адресованы мне, но они принадлежат нам обеим. Это не только моя история. Но и твоя тоже. – Я чувствую, как ее рука расслабляется. Между нами больше не должно быть секретов, и я хочу, чтобы мы сделали это вместе, чтобы вместе узнали правду. Мы заходим в коттедж, Суазик следует за нами.
– Я займусь обедом. – Суазик остается на кухне, а мы с Жозефиной проходим в гостиную. Я отпускаю ее руку и открываю большой коричневый пакет, высыпая его содержимое на журнальный столик. Тонкие голубые конверты устилают столешницу. Их, должно быть, больше сотни.
Я отступаю назад, закрывая лицо руками, изнутри меня поднимается вопль. Я подношу палец к губам, запечатывая их, проглатывая вой. Наружу прорывается всхлип.
К счастью, Жозефина остается на месте. Если она хотя бы дотронется до меня, я не справлюсь с собой. Я падаю на колени перед столиком, но не смею прикоснуться к хрупким листкам бумаги, опасаясь, что если это сделаю, они исчезнут, потому что ненастоящие и все это мне снится. Я смотрю на них и чувствую, как время смещается. Мир кренится, и я соскальзываю назад. Я стараюсь думать о Жозефине, о том, что она здесь, со мной, и только это меня держит. Я протягиваю к ней дрожащую руку в молчаливом призыве стать моей опорой.
Она берет мою руку. И я возвращаюсь в реальность. Стискивая ее ладонь, я с трудом выдавливаю слова из пересохшего горла:
– Сколько их?
– Сто одно. Я разложу по порядку. – Она ловко перебирает их на столе, какие-то откладывает на пол, чтобы потом вернуть на место. Стук сердца отдается в ушах, заглушая все звуки, но ее медленные размеренные движения успокаивают меня, и я ловлю себя на том, что начинаю дышать ровнее.
– Это первое. – Жозефина показывает мне конверт. – От 14 мая 1945 года.
– Всего через месяц после твоего рождения, – бормочу я.
Она пристально наблюдает за мной.
– Это расскажет нам, куда его занесло, что случилось с ним после войны.
Я киваю, забирая у нее конверт, и кручу его в руке. Он плотно запечатан, и мне приходится оторвать уголок, чтобы просунуть палец и открыть письмо. Мои глаза пробегают по листку, страстно желая узнать правду. Куда он делся?
Лиз, любовь моя,
Я не могу продвинуться дальше первой строчки. Закрывая глаза, я слышу его голос, шепчущий мне на ухо: Лиз. Мое тело обмякает, как будто из него вынули сердцевину.
– Что там, мама? – прорывается голос Жозефины. Я поднимаю на нее глаза и снова возвращаюсь к письму. Меня неудержимо тянет к его словам, но в то же время я их боюсь, зная, что они разобьют мне сердце. Я начинаю читать, сначала про себя, потом вслух Жозефине.
Война окончена! Пришел мир, и я собираюсь обратно к тебе. Я в Англии. В плену, но цел и невредим. Ma chérie [106], скажи мне, что с тобой все в порядке. Пожалуйста, скажи мне, что они не причинили тебе вреда.
Инстинктивно я хватаюсь за голову. Слава богу, он не знал, что они сделали со мной. Я продолжаю читать.
Я в лагере для военнопленных с сентября прошлого года, но скоро меня должны освободить, и я первым же пароходом вернусь во Францию. К тебе.
Он что же, и вправду вернулся за мной? Слезинка сбегает из уголка глаза и скатывается ко рту. Я вытираю ее пальцем. Мне следовало дождаться его в Париже. Горькие слезы сожаления и потери бесшумно стекают по моим щекам и падают на тонкую бумагу, размазывая черные чернила. Вглядываясь в размытые строки, я читаю дальше.
Все мои мысли только о тебе. Ты стоишь за всем, что я делаю. Я мечтаю о том, как снова найду тебя, как мы сможем свободно любить друг друга. Это то, что дает мне силы и заставляет жить.
– Но где он сейчас? – Жозефине нужны факты. Она хочет знать, жив ли ее отец. Она протягивает мне еще один конверт. – Прочти, мама. Это последнее письмо.
Я раскрываю его.
Париж, 17 августа 1944 года
Себастьян
Мужчины крепко скрутили Себастьяна, выволакивая его из квартиры Элиз. Ради нее он не издал ни звука, когда его пинали по почкам и били по лицу тугими кулаками. Он молча принимал боль, пока его тащили дальше, в тихий переулок. Они собирались расстрелять его по-тихому, без свидетелей. Он закрыл глаза, когда его швырнули на землю, и только молился: «Прошу тебя, Боже, сохрани Элиз». Удар по голове последовал быстро. Он почувствовал, что проваливается в небытие.
Очнулся он на твердом бетонном полу. Он не знал, как долго там пролежал, но казалось, что прошло очень много времени. В ребрах пульсировала боль, опухшие веки были плотно закрыты. Он не стал утруждать себя попытками их разлепить. Руки были связаны за спиной, щиколотки сведены вместе и стянуты веревкой.
Лежа на боку, он согнул ноги, подтягивая колени к груди. Холод пробежал по ноющим костям, и его охватила неудержимая дрожь. Металлический привкус крови вызвал у него рвотный рефлекс. Дверь распахнулась со щелчком. Или захлопнулась? Он услышал приближающиеся шаги и приготовился к еще одному удару по голове, но вместо этого к его губам поднесли что-то прохладное. Вода тонкой струйкой полилась ему в рот, и он попытался глотать, но распухшее горло не позволяло. Он захлебывался и задыхался. Чьи-то руки приподняли его. Ему удалось сглотнуть, и немного прохладной воды стекло по задней стенке горла. Он попробовал открыть глаз, чтобы увидеть, кто рядом с ним, но смог разглядеть лишь пятно темных волос; все остальное