class="empty-line"/>
меня
мужчина по имени
и я
проснулась с
ушла с
ребенком, со своим ребенком
потому что я хотела его сохранить
он сказал я стала хорошей девочкой
сказал я плохая
убедил меня что я
куда мне теперь идти
Я пыталась сжать влагалище, думала притвориться, что его нет, что отверстия нет, но он открыл проталкивался не забуду кровь струилась по ногам меня трясло не могла остановить было очень холодно
Хуже всего, что теперь он смеется надо мной.
Такой важный человек. Вот умора. Свинья.
Он так важничал, делал фильм, который так и не вышел. ВОТ ЭТО ПРАВДА УМОРА. Так и остался недо недо недо
Все равно теперь умер.
Первый раз это случилось в ресторане, я нарядилась в. Пошла в туалет и ЭТО на шее. Ноги подогнулись. Надавил на плечи я рухнула коленями на кафель. У умывальников. Смотрителя не было. вдруг вдруг рука вокруг шеи другая рука у ширинки достал ткнул запихнул опять в рот дышать не могу легкие рвутся. Видела мир в последний раз жуткий туалет. Умиралаубивал.
Видела все в зеркале на потолке
его ремень вокруг моей шеи вдруг а потом МУЖЧИНА сказал, МУЖЧИНА сказал Помогай, помогай СКАЗАЛ возьми в рот, ну же, выручи меня. Я ползала по плитке, кашляла, сказал Тише. Не знаю как у него получилось наверно помогла. Было Когда случилось закончилось сказал Боже, утрись. Вышла после села макияж в порядке красота мороженое для леди. Положил руку мне на спину когда выходили.
Я ходила по гостиной смотрела на всё, повернулась, надела шляпу и перчатки, пошла прямиком в церковь Святого причастия. Надо начать все сначала. Преклонила колени, внутри все горело, тепло внутри, теплота сгущалась. Я ждала священника, потому что мне было страшно. Не знала, что делать.
Мне надо было начать все сначала. Я стояла в церкви Святого причастия, я была на самом дне, и я молилась так усердно, а когда взглянула навверх, увидела Спасителя на золотом луче. Он сошел вниз и коснулся меня. Неописуемо. Сама любовь в образе Нашего Спасителя прикоснулась к моей спине. Я хотела покончить с собой, не хотела жить на дне. И тут Его прикосновение, не могу описать. Почувствовала Его сострадание. Бесконечное Божье сострадание. Я взглянула в лицо Спасителя и увидела Его слезы. Я никогда не переставала верить в Бога, потому что Он поднял меня. Как только я сказала «да». Стоило сказать «да», в то же мгновение Он меня поднял. А когда я видела Его на золотом луче, он был похож на позолоченную старую деревянную статую, такой осязаемый, и Спаситель плакал настоящими мокрыми слезами. Он плакал обо мне. Он прикоснулся к моей пояснице, и я почувствовала, как Он прошел сквозь меня. Меня заполнило расплавленное золото.
* * *
Когда моя мать выстрелила в Бойда О’Нилла, который, насколько мне известно, не был плохим человеком, когда все это приключилось, я встречалась с Марком, тоже неплохим человеком, и работала в журнале «Ирландская жизнь». Мы печатали иллюстрированные статьи о сельских домах, если удавалось отыскать достойные, о гончарном ремесле и о сыроварах западного Корка, а также несколько полос светской хроники, которые между собой называли «тряпками». Штат был небольшой, но мы справлялись. Основную часть дохода давала продажа рекламы, но она постепенно утекала к более современным и гламурным изданиям. Мы с каждым месяцем теряли рекламодателей, и журнал медленно умирал, как лягушка, которую варят на медленном огне.
Я жила дома, но своей отдельной жизнью. У меня была работа, которая оказалась не той, что была мне нужна, и я встречалась с приличным парнем, который оказался не тем, кто был мне нужен, – если такие вообще существуют.
Я могла бы продолжать так и дальше и до конца своих дней оставаться жизнерадостной, здравомыслящей и верной – «мещанкой», как сказал бы Дагган. Разумеется, в понимании Даггана слово «мещанка» было синонимом слов «баба» и «фальшивка»: домохозяйка в фартуке, ведь все женщины лицемерят, когда пекут яблочный пирог.
Но я считала, что лучше быть приятной, чем противной – иначе какой смысл? И у меня никогда не было проблем с пирогами.
Мы с Марком чуть не купили дом, так дешево они тогда стоили. Я иногда прохожу мимо этого симпатичного строения из красного кирпича, на которое мне и за три жизни не заработать, и думаю, что, может быть, стоило выйти за него замуж: может быть, стоило. В Марке не было ничего плохого.
Но она все разрушила. Когда поднялась по узкой лестнице в офис Бойда и нацелила пистолет.
Я могла бы родить от него детей. Я на самом деле родила бы Марку детей, если бы моя мать не ворвалась к Бойду О’Ниллу, принеся хаос и разрушение. У меня было бы, как минимум, двое детей от Марка О’Донохью, стань я миссис О’Донохью. Я смотрела бы на них, понимая неотвратимость и правомерность их появления на свет.
(В смысле секса Марк вел себя, как спортсмен, как футболист, который и в постели продолжает играть в футбол. Он был великолепен. С ним можно было заниматься любовью хоть целый день. Правда, он не слишком заботился о том, чтобы я кончила. Но я отвлеклась. Или нет. Может, к этому я и веду.)
Моя мать подошла к Бойду О’Ниллу и потребовала вернуть ей сценарий. Наверное, именно это она и сказала, прежде чем разрядить в него пистолет. «Отдай мне “Медную аллею”», – сказала она, и жизнь, какой я себе ее представляла, рухнула в одночасье. А три месяца спустя у меня случилось прободение язвы, потому что я до последнего игнорировала симптомы, и я на несколько недель загремела в больницу с перитонитом. Марк сидел у моей постели. Он не был готов к подобному испытанию, но старался как мог. Принес мне туалетные принадлежности, только все время забывал захватить расческу. Забирал домой постирать ночную рубашку.
Он говорил, что любит меня.
Но я не верила, что он меня любит; я думала, что он просто ведет себя, как порядочный человек.
Я часто прокручиваю в памяти события тех дней, хотя плохо помню, в каком порядке они происходили. Но мне важна не хронология. А
