На мосту Андерсена Севастьянов внезапно понял, что ни дня, ни часа колебаться и трусить больше не в силах.
Перейдя мост, он миновал корпус Шанхайско-Гонконгского банка, здание Тихоокеанской страховой компании и небоскреб "Банка четырех океанов", разыскал в скверике будку телефона-автомата. Номер, по которому Севастьянов полтора года названивал по поручениям Петракова, ответил сигналом "занято".
Он повесил трубку.
Под баньяном, пережидая дождь, рассаживались на траве школьницы-индианки, подтыкая под жилистые толстые ляжки форменные мини-юбки.
Судьба испытывала. Давала время подумать.
Колебаний Севастьянов не чувствовал.
В приемной адвокатской конторы "Ли и Ли" секретарь не сменился. До Севастьянова донесся знакомый голосок тамилки, хрупкий и тихий:
- Бюро адвоката Ли. Добрый день. Чем могу помочь?
- Добрый день, мисс Сулачана. Говорит Севастьянов из русского представительства. Как поживаете?
- О! Господин Севастьянов! О, сколько же времени минуло? О, да вы живы! Ах, да, простите, это господин Петраков скончался... О! Как вы поживаете? Вам назначено?
- Нет, не назначено... Возможно, мэтр Ли выкроит полчаса в конце рабочего дня? С вашей помощью, конечно, мисс Сулачана...
- Вы неисправимый подлиза, господин Севастьянов... Сейчас три пополудни. Четыре тридцать... Пять пятнадцать... Секунду!
Звуки в трубке умерли. Мисс Сулачана переключилась на шефа.
Но страх в Севастьянове сидел. Не вытравимый страх перед "своими", хотя уже много лет, с того времени, как он ушел из "Внешэкономбанка", кто для него "свои", а кто - "не свои", измерялось особым мерилом. Своими были, возможно, Ефим Шлайн, стряпчий Ли, этот понурый журналист Шемякин и консул Дроздов... А чужие? Это ясно и без всяких "возможно": московский банк, приславший его на работу, то есть генеральный директор и Людвиг Семейных, символизирующие Россию... Впрочем, Шлайн тоже мог бы символизировать Россию, но внутренней уверенности в этом не было. Даже после встречи со Шлайном в самолете, на котором Севастьянова выпроводили из Турции. Севастьянов и теперь сомневался, что Шлайн представляет российские органы...
После многомесячных ходатайств, в которых активно участвовал Международный христианский комитет по эмиграции, Севастьянова - тогда он ещё оставался Войновым - перевели из лагеря Йогзат в центральную тюрьму в Анкаре. Последний допрос, два дня ожидания, доставка под конвоем в аэропорт, затем рейс компании "Олимпик эйруэйз" на Афины... Когда в "боинге-727" Лев Александрович выходил из туалета, с кресла у иллюминатора привстал лысоватый человек и помахал ему рукой, далеко высовывавшейся из манжеты сорочки.
- Я вас не знаю, - грубо сказал ему Войнов.
Его мутило, в туалете он пытался искусственно вызвать рвоту, подозревая, что его отравили в аэропорту - если не турки, то агенты ЦРУ. Один тип со странным именем Бо Казальски настойчиво крутился рядом все последние недели войновского гниения в йогзатском двухэтажном бараке. Притворяясь беженцем из Польши, Казальски настырно лез в душу с разговорами и довел Войнова до бессонницы и депрессии. Чтобы отвертеться от общества липучего агента, приходилось изображать больного, валяться на койке, и кончилось это испорченным желудком... Явно по наводке Бо к нему подселили трех вьетнамцев, державшихся совершенно по-свински. Они испражнялись в те же эмалированные тазы, в которых готовили невыносимо вонявшую сырую рыбу, чесали, сняв носки, сопревшие пальцы, рыгали, не понимали ни слова по-английски и однажды предприняли попытку избить Войнова.
Теперь, в самолете, возник новый тип, которому Бо Казальски, судя по всему, передал эстафету.
- Вы писали в правозащитную организацию "Международная амнистия Канады" по адресу Оттава, улица Кланрональд, пятьдесят один семьдесят два? - спросил тип.
Войнов, подсмотревший этот адрес у вьетнамцев, которые выдавали себя за католиков, преследуемых на родине, действительно обращался в такую структуру, а когда пришел ответ, заполнил и вернул присланную анкету с приложением трех фотографий. Заодно вложил в конверт и подробное описание психологической пытки, которой он подвергался, а также официальную жалобу на действия агента ЦРУ Бо Казальски.
- Да, писал, - сказал Войнов обреченно. - Кто вы такой?
- Зовите меня Ефим Павлович, - сказал незнакомец. - Поговорим в сторонке?
- Как вы докажете, что именно к вам пришло мое обращение?
Человек, назвавшийся Ефимом Павловичем, вытянул из кармана пиджака ксерокопии послания, анкеты и жалобы. Когда он пошел впереди Войнова между кресел, кисти его рук, заброшенных за спину, оказались почти под ягодицами.
В Афинах, не покидая аэропорта, они просидели три часа в ресторане. Ефим Павлович объяснил, что дорожка в будущее у Войнова одна - грязная и низкооплачиваемая работа в какой-нибудь западной стране, пусть даже в США, поскольку турки пришли к выводу, что бегство из Анапы морем ловкое притворство. Без специальной подготовки и поддержки пересечь Черное море на гирлянде пинг-понговских шаров в феврале физически невозможно... Свои выводы турки, естественно, не скроют от спецслужб тех стран, в которых Войнов окажется в будущем. Так что настоящего паспорта где-либо ему никогда не видеть, как собственных ушей, а потому, наверное, лучше отдаться на милость российской разведывательной конторе, которую представляет Ефим Павлович.
Войнов был уверен, что человек, назвавшийся Ефимом Павловичем, - агент ЦРУ, который "косит" под российского контрразведчика. Он так и сказал. Лысоватый очкарик вскочил и, похохатывая с видимым удовольствием, забегал вокруг столика, как бы разминаясь от долгого сиденья.
- Тогда вы понимаете, что по прибытии в Америку я смогу упечь вас в тюрьму? - сказал Ефим, отсмеявшись. - За шпионаж. Это двадцать лет. Минимум. Но есть и выбор.
- Скажите какой?
- Вернуться через некоторое время в Россию и поработать на меня дома, а потом, возможно, и за рубежом, при этом по специальности...
Через два месяца, излечившись в Карловых Варах от болячек, нажитых в Турции, Войнов поездом приехал в Брюссель на Алексеевские информационные курсы имени профессора Карташова. Лекции о положении в России читал полковник российской экономической контрразведки Ефим Шлайн. Спустя полгода Войнов был уже в Москве - с "советским", если судить по коркам и символике, паспортом на имя Севастьянова. Он позвонил в отдел кадров финансового холдинга "Евразия" и попросил принять его для обсуждения вопроса о возможном получении должности в банковском подразделении. Этого звонка ждали, и Севастьянова направили к Петракову.
С тех пор Лев Александрович никогда не видел Шлайна. Полковник не поздравил его и с законным браком, когда Севастьянов женился на Оле. Ефим, если верить Семейных, появился в банке у генерального в канун отъезда Севастьянова в Сингапур. Но с Севастьяновым в контакт не вступил...
...Тамилка приветливо сообщила Севастьянову, что Ли-старший назначает ему встречу через пятнадцать минут в своей нынешней конторе на шестнадцатом этаже нового здания у пересечения Телок-роуд и Шентон-уэй. Совсем рядом...
Севастьянов поднялся по эскалатору на переход, нависший над улицей. В стеклянном стене небоскреба, расчерченной стальными перекладинами на квадраты, отражались автомобили, серое небо и облака. Охранник с латунной кокардой, на которой сверкала надпись "ДСиЗ" - "Деловые советы и защита", сверился со списком. Переспросил:
- Господин Себастьяни?
В петраковские времена контора "Ли и Ли", располагавшаяся тогда ещё в старом здании, не охранялась.
- Соболезнования, соболезнования, - скороговоркой бормотал Ли, усаживая Севастьянова на диван в углу обширного кабинета. Диван перевезли из прежнего помещения, и казалось, что Петраков здесь по-прежнему, только вышел на минутку.
Стен в полном смысле слова здесь не было, стальные рамы держали только стекло, и Севастьянов словно бы парил над улицей. Внизу на уровне третьего этажа ветер силился раскачать набухший от дождя плакат профсоюзников с надписью "Лучшая жизнь - это качественный труд!"
- Поджидал вашего звонка, поджидал, - гнусавя на "оксфордском" английском, приветливо сказал Ли, у которого на облысевшем темени прибавилось старческих веснушек. Однако узкое лицо с пергаментной кожей и спокойным взглядом выцветших глаз не изменилось.
Севастьянов развел руками. Тронул узелок галстука.
- Понимаю, теперь вы один, надо осмотреться. Мне сообщали, что вы вернулись, господин Севастьянов. Рад встрече... Итак?
В складке, идущей от уголка губ к подбородку, у Ли-старшего посверкивала слюна. "Сколько же ему теперь? - подумал Севастьянов. - За восемьдесят определенно..."
Ли выпростал из кармана рубашки коробочку радиотелефона и сказал:
- Мисс Сулачана, русскую папку, пожалуйста... Итак? - повторил он.
Следовало сразу развеять возможное впечатление, что он, Севастьянов, явился с чьей-то санкции.
