"Компания "Лин, Клео и Клео" готовится заработать в ближайшее время честные пять миллионов. Нет, лучше скажем так: честные пять миллионов на бесчестном черном рынке. Она покупает у частного коллекционера величайшую реликвию. Деревянный позолоченный кулак, венчавший некогда древко знамени китайских повстанцев, называвшихся "боксерами". Бесценную вещь увезли как трофей в Германию. Возвращение в Азию через российские Советы, захватившие деревяшку в Берлине в конце второй мировой войны, сопровождалось многократным увеличением цены этого старого куска дерева с каждой милей. Чтобы в конце пути выразиться в миллионах, которые сейчас, попав в качестве выручки за это произведение искусства из нечестных в честные руки, становятся, таким образом, честными. Другими словами, отмытыми.
Стоит ли писать об этом случае? Видимо, стоит. Хотя бы потому, что денег, нажитых вокруг нас на черном рынке, становится все больше и больше. Денег, которые боятся дневного света. Денег, так сказать, в надвинутой на глаза шляпе. Это пугливые, нелегальные деньги, которые ищут обходные пути, чтобы стать настоящими и полными достоинства. Хотя бы через приобретение исторических ценностей...
..."Лин, Клео и Клео"... заплатила за позолоченный кулак... акциями "Голь и Ко" и "Ли Хэ Пин". При этом, щадя витающего в мире чистого искусства бывшего владельца раритета, "Лин, Клео и Клео" помогла ему через одного парня сбросить эти акции. То, что акции сбрасывал неведомый рынку искусствовед, ввело в заблуждение обычно настороженных маклеров. Они прозевали начало атаки. И кусок исторического дерева, и деньги, вырученные по существу за клочки бумаги, то есть акции "Голь и Ко" или "Ли Хэ Пин", оказались теперь в руках управляющих "Лин, Клео и Клео". На самых законных основаниях. И мы их поздравляем!"
- И мы их поздравляем... я-ем... я-е-ем, - дребезжаще пропел Ли на мотив маоистской "Алеет Восток". - И себя-я-я... то-о-о-же!
Ли выдвинул ящик письменного стола. Полистал папку с документами, от работы с которыми он испытывал наибольшее наслаждение, и не только потому, что его опыт и способности давали максимальную отдачу. Ногтем мизинца провел по списку, озаглавленному "Объекты политической символики. В розыске".
Под номером сорок четыре значилось: "Позолоченный деревянный кулак. Крепился на древке знамени. Захвачен германским отрядом, вывезен в Берлин. До 1945 года в имперском музее. Отправлен с другими ценностями в неизвестном направлении. Оккупационными властями США, Британии и Франции не заявлялся".
- Разыскался... разыскался. Совсем рядом. На Кэйрнхилл. В квартирке... квартирке, - бормотал удовлетворенно старик.
Посидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла.
Встрепенувшись, набрал пятизначный номер. Правительственный, в официальных справочниках не публикуемый.
- Дружище Генри, - сказал он в трубку, - тут старый Ли, ну да... Нет, это личный звонок... У меня создается впечатление, что санитарные старания волчищи Клео Сурапато по уничтожению слабых и больных распространились за пределы его собственного леса. Выявлено, что они привлекают международный интерес. Думаю, кристаллизация этого интереса позитивна... Да, начинает страдать закон.... Спасибо... Верно, Доуви скоро выходит на свободу.
Повесив трубку, Ли записал иероглифами на листке завтрашних забот: "Вызвать бакалавра Ван Та, фотография кулака, 4 часа пополудни".
Как по-отечески благожелательно удалось держатся с русским Севастьяновым! Огромный рынок, неисчерпаемые интересы... Все кругом должны, и все заворовались. Прекрасные, стало быть, возможности, активный человеческий материал... Удовлетворяло и то, что он не высказал петраковскому выкормышу вертевшийся на языке совет: двух врагов иметь выгоднее, чем одного. Как и друзей, избави Бог...
2
Бойкий гид-тамил, пристукивая о паркет штиблетами с загнутыми носами, старался перекричать гудение голосов в переполненном холле гостиницы "Раффлз":
- Ребята! Тут живали Чарли Чаплин, Морис Шевалье, балерина Павлова... Словом, те самые персоны, чьи имена вы находите в регистрационных книгах гостиниц "Клэридж" в Лондоне, "Ритц" в Париже, "Палас" в Сен-Морице и "Пьер" в Нью-Йорке. Тут принимал доктор Серж Волков, который пересаживал гланды обезьян стариканам, стремясь вернуть им эрекцию... А что касается этого... да, вы знаете... как его... парня Чаплина, то в порту, когда он сошел с парохода, китайцы-кули встретили его аплодисментами, на пару минут сложив тюки с грузами на причал... Но вернемся к "Раффлз"! Здесь вы видите теперь иных гостей, они в трусах и майках, раньше это называлось исподним, и не удивляетесь. А в те времена вечерние туалеты считались строго обязательными, хотя ближе к ночи кое-кто и прыгал, не сняв фрака, в фонтан. Более того, когда в субботу... - тамил в ужасе закатил глаза, показав желтоватые белки, - ...шестого декабря сорок первого года директор информационной службы колонии Роб Скотт, сопровождавший индонезийскую принцессу, которая провела вечер у губернатора, пригласил её на фокстрот, оркестр "Раффлза" прекратил играть. Для азиатов он не исполнил бы и половину ноты! И что вы думаете? Бог есть! На следующий день, в воскресенье седьмого декабря, японский летчик бросил первую бомбу на Сингапур... Начался закат колониализма, и открылся наш путь к независимости...
Туристы ринулись к выходу из последнего колониального реликта гостиницы - Пальмового дворика, в котором приличным дамам и господам полагалось тянуть фирменный коктейль заведения "джин-слинг" за расставленными на траве опереточными столиками с мраморными столешницами.
Рутер Батуйгас, игнорируя снобистское негодование на лице официанта, почти вырвал из руки в нитяной перчатке заказанный стакан пива. Развязно сказал:
- Спасибо, братец.
- Спасибо, сэр, к вашим услугам, сэр, - ответил ехидно "братец" и неторопливо удалился с видом, будто вместо чаевых ему сунули мокрицу.
В Маниле уже не осталось таких заведений, где маниакально берегли бы колониальные традиции, хотя и там помнили чудачества испанских конкистадоров, то есть пришельцев подревнее британских. Рутер не любил чопорный Сингапур, он вообще недолюбливал английское. Как, впрочем, и его начальник, Бруно Лябасти, появившийся в стеклянных дверях Пальмового дворика. Лицо Бруно, возможно от одеколона, разрумянилось, глаза казались ещё голубее. Старость не прогибала шефа. Он великолепно выглядел. Таким можно гордиться...
Встав со стула обменяться с Лябасти рукопожатием, Рутер боковым зрением отметил, что официант наблюдает за ними от стойки.
- Начало в десять вечера, Рутер, - сказал Лябасти. - Интервалы по пятнадцать минут. Ни минуты отклонения в ту или иную сторону. В час тридцать конец, а в час тридцать пять дашь мне об этом знать.
- Каким образом, сэр?
Официант, подошедший принять заказ, наклонился к Лябасти. Обращение "сэр" показало ему, кто здесь хозяин. Официант почти повернулся к филиппинцу спиной. В старые добрые времена нижестоящих не брали с собой за столик. И нижестоящие не позволяли себе распивать бочковое в таких местах.
- Обычным. Позвони по телефону. Домой. Ведь это будет стопроцентная победа, Рутер. И ничего другого, мой верный паршивец!
Бруно заказал кофе. Он пребывал в оптимистическом настрое нии.
Рутера не обидело шутливое обращение. Как и Батуйгас, Бруно Лябасти был католиком. В мангровых джунглях дельты Меконга и камбоджийского взморья прошел огненную купель в Иностранном Легионе вместе с отцом Рутера. В одном отделении.
- Могу я сказать кое-что не по делу, сэр? - спросил Батуйгас.
- Скажи, Рутер.
- Мне нравится, сэр, когда вы называете меня как-нибудь так...
- Когда у твоего покойного отца случалось хорошее настроение, он называл меня и похлеще... Скажем, презерватив на ржавом напильнике... По-французски он говорил плохо, но такие обороты знал...
- А слышали, как вас за глаза называют ребята из "Деловых советов и защиты"? Я имею в виду серьезных ребят, не техническую шушеру...
- Старый ночной горшок... Как сержантов второго срока в Легионе... Я знаю, Рутер.
Предполагалось, что Бруно, контроля ради, выборочно прослушивает магнитофонные записи телефонных бесед и радиопереговоров своих сотрудников. Разговоры случаются всякие, и начальство называют тоже по-всякому. По-всякому, но с опаской и уважением. Это нормально.
Оба, Бруно и Рутер, одновременно подумали об этом и улыбнулись.
Бруно резко спросил:
- Основная заповедь сотрудника "Деловых советов и защиты"? Быстро!
- Осмотрительность, невидимость, внезапность и подготовленный отход, сэр!
- Допивай пиво и ступай, Рутер. Сделай все так, как я сказал. Я заплачу... Удачного дня!
Кофе, который принес подавальщик, оказался горячим и вкусным. Последний в этом месте? Чертовски грустно расставаться с жизнью, которой жил сорок лет. А здешняя жизнь, конечно, без остановки покатится дальше, будто он, Бруно Лябасти, он, Дитер Пфлаум, и не появлялся на грешной сингапурской земле.
