потянул ее к машине. И всю дорогу молчала.
В квартире коротко обняла его, прижалась лбом к плечу:
– Спасибо тебе за Бореньку… – и ушла к себе.
Олеся метнулась следом, но вернулась довольно быстро, отрицательно качая головой. Александр понял это как «ничего страшного», но спросил:
– Она…
– Да ничего. Села в кресло, глядит в окно и… улыбается. Я даже давление померила, а она как будто и не заметила. Хотела валокордина накапать, она головой так – не надо, мол. Я и не стала. Пульс в норме, давление практически тоже.
И Александр вдруг решился:
– Олесь, ты можешь сейчас ее оставить?
– Надолго? – деловито уточнила она.
– Да нет, до машины меня проводишь?
Олеся не стала переспрашивать «зачем», кивнула, натянула сапожки, набросила черный свой (подумала: вот уж сегодня кстати) пуховик и пошла за ним. Но в машину садиться не стала. Не потому что боялась, нет. Почему-то очень важным казалось видеть собственные окна. А что скамеечка напротив подъезда продувается со всех сторон – наплевать.
– Ты хотел мне что-то сказать?
– Да, – он неловко присел рядом. – Только я не знаю как, – он глядел в сторону и все больше сомневался: да надо ли что-то говорить? Может, так и оставить?
Но Олеся догадалась сама:
– Ты… о бабушке? Что она – не та, кого ты разыскивал?
Александр кивнул.
– Потому что бабушка – Тася, а та была – Тося?
– Не только. Когда я к вам пришел, это меня меньше всего смущало. Дедовский почерк… в общем, я вполне мог неправильно разобрать. А его однокурсник четко фамилию назвал, Ивашова. Но…
– Но? Ты поэтому про общежитие спрашивал?
– Ну да. В дедушкиных воспоминаниях все четко: Тося жила в общежитии, там несколько упоминаний, в том числе и о ее соседке по комнате, это уже ни на какие огрехи памяти не спишешь. И еще… дед писал, что в первый раз они поцеловались осенью, в розарии парка Горького…
– А бабушка все время рассказывает про весну и набережную. Да, кажется, и впрямь произошла путаница. Но… ты промолчал…
Недоговоренное «почему» повисло в воздухе. Александр почти видел его: вот этот клубочек пара и есть то самое «почему промолчал». Как ответить?
– Олесь, ей это было нужно.
– Верно. Она со вчерашнего дня только и говорила, что про Борю своего, и как же чудесно, что они все-таки встретились. Пусть даже лишь для того, чтобы попрощаться.
– Вот именно. Я только боялся, что она на кладбище догадается, что мой дед – не ее Борис. Я, правда, так понял, что фамилии она не знала…
– Ни фамилии, ни в каком институте учился. Борис, и все. Они ведь очень недолго встречались. И было это больше полувека назад. Ну а в гробу человек сам на себя не похож бывает. В общем, хорошо, что ты ничего не сказал.
– Вот я так и подумал. И, знаешь, по-моему, дедушке… по-моему, он был бы рад, что… Черт, трудно объяснить…
– Да я поняла. Это как у Грина. «Если душа человека жаждет пламенного растения – чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии, новая душа будет у него и новая у тебя».
– Это «Алые паруса»?
– Да. Все почему-то думают, что «Алые паруса» – это про любовь, а они же совсем про другое.
– Про то, что нельзя думать, будто от тебя в этом мире ничего не зависит?
– Точно, – Олеся вдруг горько усмехнулась. – Ты будешь продолжать искать ту Тосю?
– Не знаю. По-моему, так же, как бабушке твоей нужно было со своим Борей хотя бы так встретиться, деду важнее всего было произнести вслух это свое «прости, Тося». Не ради того, чтобы именно она услышала, а чтобы услышало мироздание. Понимаешь?
– Кажется, да. Это… не знаю, может, глупо, но это как помыть окно в доме, куда приезжают, может, раз в год. Но вот стоит этот дом, и стекла блестят. И солнышко смотрит и радуется. И лес…
– Ты любишь лес? – Он почему-то удивился. – Палатки, костры, походы?
– Да нет, я не походный человек. Была пару раз, в общем, ничего так, но мне больше нравится… не знаю… сам процесс? Дорога. Идешь и смотришь по сторонам. А лучше едешь. Дорога длинная, по сторонам много всего, деревья ветками качают, и кажется, что это – тебе.
– И белки скачут…
– Белки? А, ну да… Представляешь, я их живьем никогда не видела. Только в зоопарке. А в лесу мелькнет – и нет ее. Они ж пугливые, как не знаю кто.
– Так-то да. Но вот в парке Горького, то есть не совсем в нем, а рядом, есть еще парк с белками, там совсем другое дело. Они привыкли, что люди приходят их кормить, на руки идут. Не сразу и не ко всем, но идут. И как-то спокойнее становится. Такая выходит… белкотерапия.
– Ты какой-то странный таксист.
– Наоборот. Не был бы таксистом, ни про каких белок не знал бы. Мне молодая семья рассказала, они с детишками как раз туда ехали. Еще предупредили, что белки балованные, на семечки фыркают, даже куснуть могут, им орехи подавай.
– Надо будет туда выбраться.
– Звони – отвезу.
– Спасибо тебе, – поднявшись, она легко добежала до подъездной двери. И уже оттуда еще раз повторила. – Спасибо.
И исчезла. Миг – и нет.
Миг – и нет его. Если б это было правдой, наверное, можно было встряхнуться и продолжать жить дальше. Бабушка-то и впрямь словно двери какие-то для себя закрыла. Те, из которых всю жизнь ледяным сквозняком потягивало. А теперь – все. Улыбается, даже напевает. Вот бы и Олесе так же. Ведь права же Карина: Герман остался в прошлом. А настоящее – сегодня. Его здесь нет!
Но он – был. Или у нее уже галлюцинации наяву начинаются?
Спрашивать у Аси было неловко, но про «разговоры со звездами» (кто им названия рубрик придумывает?) та читала всего-то позавчера. Значит, история браузера нам поможет.
Да, вот оно. «Молодым везде у нас дорога?»
И Герман на снимках с юбилейного торжества присутствовал аж трижды. И глядел с монитора словно бы прямо на нее. Но только сейчас – впервые с тех пор! – Олесе почему-то не было страшно. Хотелось залепить в улыбающуюся эту физиономию тортом. Да-да, вон тем, роскошным, юбилейным, краешек в самом углу кадра заметен. Устроить настоящий скандал в благородном семействе. Как в чуть более мелком подзаголовке.
Тоже, впрочем, с вопросительным знаком, чтоб, видимо, не дай бог, нельзя было вчинить иск о диффамации или
