вопиющую некошерщину, я уж молчу о том, как они поступили с нашими предшественниками… И что, мы будем безмолвствовать? Вот вы, — взгляд его стальным прутом вонзился в кантора, — вы так и будете сидеть в кресле и ждать, пока явятся по вашу душу?
— Да что ж я? — пробасил в ответ кантор. — Если придут… Ну что… Троих-четверых уложу, конечно.
— Троих-четверых, — передразнил раввин. — Да их сюда целый отряд явится. Рота! Батальон!! И все с ножами. А вы что? Так и будете кулаками отмахиваться? С шашкой на паровоз?
— Уложу сколько уложу, — упрямо повторил кантор. — Я боксом занимался. Если одного припечатаю, остальные еще подумают, прежде чем лезть.
Последняя фраза оказалась слишком длинной и утомила кантора. Он откинулся в кресле и негромко засопел. Раввин снова нервно прошелся по комнате, остановился и поглядел на своего хаззана [42]со смесью презрения и восхищения.
— Вот смотрю я на вас и удивляюсь, — проговорил он. — Какой-то вы вроде бы и еврей, и не еврей. Шляпу носите, пейсики у вас курчавятся, а есть в вас что-то до ужаса нетипичное.
— Не знаю, — смутившись, пожал плечами кантор. — Папа-мама — евреи. Вот прадед, говорят, был скандинав.
— Кто-о? — от удивления раввин прервал свою шагистику.
— Скандинав. То ли швед, то ли норвег. Норвежец, то есть.
— Ну-ну, — хмыкнул раввин. — Стоит только посмотреть на ваши волосы и темно-карие глаза, как сразу становится ясно — истинный Рюрикович. Вылитый швед. Или норвег.
— Вот и я о том же, — миролюбиво согласился кантор.
— Ладно, — махнул рукой раввин, — оставим генеалогию в покое. Скажите лучше: вы руками, кроме бокса, что-нибудь умеете?
— Ну, ребе, — залился краской кантор, — ей-богу, не ожидал я от вас таких вопросов.
— Да нет же, нет, Адонай рахамим [43]! — простонал раввин. — Я о другом. Господи, что за мысли… Я хотел сказать. в техническом смысле. Химия, физика, вещества всякие. взрывчатые. Делать что-нибудь из этого умеете?
— Ну, руками. — кантор опять покраснел, — в смысле мастерить. Что-нибудь, может, и выйдет. Не особенно, правда. А уж что в физике, что в химии — тут я дуб дубом. Зато пою хорошо, — оживился он. — Хотите, спою что-нибудь из Шаляпина? «Блоху», например.
— По-моему, — задумчиво протянул раввин, — вы и в самом деле из Рюриковичей. Раз уж вас так на русское тянет, изобразите-ка лучше Левшу. Нам сейчас нужен не тот, кто споет «Блоху», а кто ее подковать сможет — фигурально выражаясь, само собой.
— Вы объясните, ребе, — взмолился кантор, — а то я вас не очень понимаю.
— Объясняю, — кивнул раввин. — Я, видите ли, по образованию как раз технарь. Та же химия с физикой и прочая песталоцция. — Кантор, услышав непонятное слово, вопросительно взглянул на раввина, но тот лишь нетерпеливо отмахнулся. — Вот я и хочу. Положим, смастерить в здешних условиях гранату у нас с вами, конечно, не получится, но несколько зажигательных шашек… Соображаете, к чему я? Пусть только сунутся, мерзавцы! Доброго слова не понимают, так пусть летят хоть к чертовой матери, хоть к своему Аллаху! А вы мне поможете.
— Ребе! — с упреком и даже с некоторым ужасом проговорил кантор. — Как же это? Я, допустим, боксер, я. А заповедь «не убий»?
— Вы, кажется, решили учить меня Торе? — сварливо отозвался раввин. — А помните ли вы, что первым делом приказал Моше, спустив с горы Синайской скрижали с десятью заповедями и обнаружив, что наши с вами предки отлили золотого тельца? Взял и повелел брату идти на брата, другу на друга, так что скрижали с «не убий» в пыль полетели да вдребезги раскололись, и три тысячи душ по его приказу на месте и положили. Заметьте — своих. Так что ж нам сейчас: чужих жалеть, которые нас с вами не пожалеют, или все-таки — око за око, зуб за зуб? Вы понимаете, что если уж Моше так поступил, значит, чувствовал право — да что там право — обязанность так поступить? Или рассказать вам еще об Иехошуа Бин-Нуне и иерихонцах?
— Не надо, ребе, — кантор покачал головой и хотел было встать, но поленился — слишком уж уютным оказалось кресло. — Выходит, те, кто явится нас убивать, тоже будут как бы в этом. в своем праве? И даже обязаны будут нас прикончить?
— Как ни парадоксально это звучит — представьте себе, да, — энергично кивнул раввин. — Вы не поверите, но в каком-то смысле я их даже уважаю. Где-то в глубине души. Где-то, — раввин усмехнулся, — очень-очень глубоко. Например, за решительность и готовность действовать. Но у них свои понятия и свое право, а у меня — то есть у нас, извините, — свое. И это мне неназойливо подсказывает, что убить нас я так просто не позволю. Конечно, если вы мне поможете.
Кантор широко всплеснул огромными ручищами.
— Не понимаю я, — вздохнул он, — не понимаю я ни права этого, ни обязанностей этих. Как по мне — я бы жил… просто. Сам бы жил, и другим давал жить, как они хотят. Не нравится — и не надо, только не мешай. Ты же не Господь Бог, чтобы за всех решать. Он и сам разберется, а ты никого не трогай.
— Знаете, — сказал раввин, — вы, оказывается, большой трус. И, простите за откровенность, — дурак. Вы что же это, вообразили, будто я только и мечтаю отправить кого-нибудь на тот свет? Даю вам слово: если бы они не явились, я бы ежечасно благодарил Господа. Но если они придут — а они придут! — то застать нас врасплох я не позволю. Сыны Авраамовы — не ягнята, чтобы их сплошь и рядом приносили в жертву. Впрочем, сейчас не время говорить ни о Торе, ни о смысле Завета, ни о прочей песталоцции…
Кантор снова вопросительно взглянул на раввина, и тот, сердясь на себя, поспешно добавил:
— Итак, спрашиваю в последний раз: если к нам сунутся, а уж в этом не сомневайтесь, вы, сильный мужчина, бывший боксер, будете сидеть и ждать, пока вас. э-э… нокаутируют? Или все-таки будете драться?
— Насчет нокаутируют — не согласен, — ответил кантор. — Буду драться.
— Отлично, — улыбнулся раввин. — Очень рад, что вы не собираетесь изображать тут Иисуса, которому, уж поверьте, христиане во все времена меньше всего следовали. Что-то я не припомню такого, чтобы хоть одна христианская страна, получив по одной щеке, подставила другую. Зато многие из них без зазрения совести лупили по обеим щекам тех, кто их вообще не трогал. Ладно, оставим это… Вставайте-ка и помогите мне изготовить взрывчатку.
Кантор, вздохнув, выбрался из уютного кресла. Его могучая фигура сразу заполнила всю небольшую комнату.
— Вы
