из-за стола и вышли на балкон. Украинский гость достал пачку, предложил вдове сигарету и огонек, прикурил сам и выпустил несколько сизых колечек в вечереющее небо.
— А ты — как у вас там говорят — гарный хлопец, — заметила вдова.
— Как у вас говорят — спасибо, — ответил украинец. — Да и ты, я погляжу — и красавица, и умница, и хытрунка бисова.
— Как?
— Умница, в общем. Шо, кума, поверховодить захотелось?
— Таким, как ты, поверховодишь… Сам, кого хочешь, подомнешь. — Вдова затянулась и выпустила дым струйкой, пытаясь насадить на нее украинские колечки. — А я хоть и сильная, но женщина.
Я отомстить хочу.
— За мужа?
— И за мужа. и мужу — за свои муки.
— Вот оно как, — прищурился украинец. — Только с первым ты опоздала, красавица. Отомстили за него.
— Как? Кто? — вскинулась вдова.
— Евреи. Говорят, пришибли они убийцу твоего супружника. Прямо в синагоге, какой-то каменюкой.
Вдова усмехнулась.
— Вот уж не думала, что когда-нибудь скажу о евреях хорошее, — проговорила она. — И сейчас тоже не скажу. Вечно они вперед лезут.
— А ты злая, кума.
— Да нет, — вздохнула вдова. — Не злая. Просто одинокая. Тоскливо мне, казак. Отомстить за мужа не успела, может, хоть ему отомстить получится? Возьмешь в царицы?
Украинец помахал ладонью, разгоняя дым.
— Нэ трэба нам, кума, цариц, — проговорил он. — Мы народ вольный. Була уже така царица, у козаков запорожских вольности отняла. На одни грабли двичи только дурень наступает…
— Боишься меня, казак?
— Ох, и лыха ж баба. Я тебе вот шо скажу: горю твоему мы сочувствуем, помощь нужна будет — поможем. А подминать себя не дадим. Ни царицы нам не надо, ни царя, ни чорта лысого. Мы.
— Да что ты заладил — «мы, мы»? — раздраженно молвила вдова. — Мне не вы нужны, мне ты нужен. Неужто не понял, казак, что нравишься ты мне?
— Збожеволила! — покачал головою украинец. — Ты ж тилькы-но чоловика поховала!
— Что?
— Говорю — ты ж мужа только шо похоронила, бешеная!
— И что мне с него, мертвого, когда ты тут живой стоишь?
Вдова бросила окурок вниз, на траву, неожиданно обхватила украинца обеими руками, притянула к себе и жадно поцеловала в губы.
— Перестань, — отстранился тот. — Перестань, кому сказано. От же ж курвыне сим’я!.. — воскликнул он, отталкивая ее, отплевываясь и окончательно перейдя на родную мову. — Чоловика поховала, повну хату гостэй назвала, жинка моя тут сыдыть, а вона до мэнэ з поцилункамы.
— Ладно, — сказала вдова, — успокойся. Думаешь, нужен ты мне? Так, проверяла тебя. Думала, ты казак, а ты — мечтатель-хохол.
— Зато ты, я бачу, практична кацапочка. За дурня держишь? Нэ чэрэз лышко, так чэрэз лижко? Если ты с первого раза не поняла, так я во второй скажу: ни я за тобой не пойду, ни наши за вашими. Хватит в стаде ходить. И против кого-то — тоже хватит. Одни с ножами, другие с топорами, третьи с палками… А завтра — з кулэмэтамы. И все в своем праве. Православном, мусульманском, чорт знает еще каком. По-людськы житы трэба.
— Вот вас всех и перережут по-людски, — заключила вдова. — Поодиночке перережут. Распрягайте, хлопцы, коней.
Украинец махнул рукой и вернулся в гостиную. Вдова секунду помедлила и последовала за ним.
— Хлопцы, девчата, — обратился украинец к своим, — вставайте. Засиделись мы в гостях. Ходимо, пановэ. Мир этому дому! Хай щастыть.
Украинцы откланялись. За ними, помявшись, начали расходиться остальные — молдаване с румынами, болгары, сербы, греки. От всей православной общины остались одни русские гости.
— Ну вот, — подала голос одна из подруг вдовы, — мало того, что сами ушли, так и других увели. Говорила я тебе — нельзя с хохлами дела иметь. А уж вожак ихний — подлец, каких поискать.
— Дура ты, — ответила вдова. — И я — дура. А он — казак. Я бы сама за ним пошла. Да только поздно теперь.
В маленькой синагоге, по разным концам стола, сидели очкастый раввин и могучий кантор. Каждый был занят своим. Раввин, обложившись деталями и химическими реактивами, корпел над зажигательной бомбой, а кантор держал в огромных ручищах казавшуюся крохотной Тору и, как прилежный школяр, водил по страницам массивным пальцем.
— Ребе, до чего же странные вещи здесь написаны! — вдруг воскликнул он по-детски удивленно.
— Что вы имеете в виду? — не отрываясь от пиротехнических манипуляций, поинтересовался раввин.
— Да вот… хотя бы вот это… Бог долго не давал Аврааму сына, а потом Сарра родила, и они страшно радовались. А когда Исаак подрос, Бог вдруг потребовал, чтоб Авраам его убил.
— Не убил, — строго поправил раввин, — а принес в жертву.
— А принести в жертву — не убить? Зачем же сына — и в жертву?
— А чем он должен был пожертвовать? — раввин, наконец, поднял глаза, сверкнув на кантора стеклами очков. — Конфетной оберткой?
— Ну. конфет, положим, тогда не было. Чем-то другим можно было.
— Нельзя! — отрезал раввин. — Жертвовать можно только самым дорогим, иначе это не жертва. Таково было испытание. Вся Тора — книга об испытании человека Богом. Но не принял Бог в жертву Исаака, припас ягненка в кустах. Только не говорите мне, что вам и ягненка жаль.
— Ягненка жаль, — задумчиво ответил кантор. — Нет, вообще-то мясо я ем, а вот когда живого видишь… ягненка там или теленка… Не смог бы зарезать. А скажите-ка, ребе, Бог — он ведь всеведущий? Он ведь заранее знал, что Авраам согласится сыном пожертвовать?
— Знал, знал, — несколько раздраженно ответил раввин, начиная уставать от богословской беседы.
— Так зачем ему было Авраама испытывать?
— Чтобы Авраам узнал, на что он готов. Он-то не был всезнающим. Странные вы вопросы задаете. Вы что — впервые Тору в руках держите?
— Впервые, — простодушно кивнул кантор. — Я вообще книжек почти никаких не читал. Думал — не мое это. А оказывается интересно.
— С ума сойти! — покачал головой раввин. — Кантор синагоги, никогда не читавший Тору. Невероятная песталоцция.
— А вот у меня еще один вопрос. — робко проговорил кантор, но раввин перебил его:
— Прошу вас, не мешайте мне. Не вовремя в вас пробудилась страсть к чтению. Я из-за вас чуть было не ошибся в последовательности сборки.
Кантор обиженно засопел. Раввин, не обращая внимания на этого большого ребенка, продолжил прилаживать деталь к детали, неторопливо и с удовольствием, как человек, долгое время занимавшийся Бог весть чем, и теперь вернувшийся к любимому ремеслу.
Наконец бомба была готова. Раввин с гордостью, почти любовно, оглядел дело рук своих, затем перевел взгляд на кантора, так и сидевшего с обиженно-вопросительной миной на лице, и снисходительно произнес:
— Вот и готово. Так что
