у друга всё для себя нужное, воронья стая осталась бы вовсе без жилищ, и в конечном итоге их ждало бы вымирание.
Возвращаясь к теме о прогулках. Городок оказался намного меньше, чем выглядел изначально. Вернее, за совершенно незначительной частью старого города тянулись обширные постройки частного сектора. Их все объединял общий стиль: дом, хозяйственные постройки, двор с небольшим цветником и огород на всей оставшейся земле. Каждая граница владения была обнесена заборами – непременным атрибутом, очерчивающим границы владения. Все заборы были ровные, такого свинства, как было у Кирилыча, здесь себе люди не позволяли. Уборные виднелись только у самых старых и неухоженных домов, так что надежда найти песочницу в японском стиле и с цветной лопаткой была потеряна навсегда.
Как воронье сообщество бережно ухаживало за своими гнездами, так и внутри каждого забора происходило что-то подобное. Люди готовились к новому витку жизни, мели дворы, чинили постройки, обрабатывали землю. Вся пассивность и безразличие к окружающему их миру моментально исчезали, как только они переступали порог своих владений. Внутри забора люди сразу же преображались, становились целеустремлённей, в их глазах загорался огонек желания что-либо предпринимать, строить планы на будущее. Про грязь или хаос, царящие вокруг, внутри дворов не могло идти и речи. Здесь было всё ровно, чисто и опрятно, ни лишнего листочка, ни веточки. Я даже пару раз видел, как женщины подметали голую землю огорода от какой-то прошлогодней растительности.
Наверное, столетиями меняющиеся власти и правители, постоянные переделы здешней территории другими государствами выработали в этих людях инстинктивно твердую уверенность в том, что находящееся за забором все равно рано или поздно разрушится новым переделом. А то, что создано за забором, без особого труда позволит пережить ещё один негативный геополитический виток. В этом я убедился ещё у Кирилыча, восхищаясь автономностью системы внутри его кривого забора. Мы, современные люди, настолько беспомощны в своей цивилизованности! Выключили у нас свет на полночи, и это уже катастрофа, а забери у нас средства к существованию, что бы мы тогда начали делать? Сидели бы голодные и ждали, когда прилетит через забор живой изгороди аппетитный слизень? А здесь люди бы даже не почувствовали встряски, только поговорили бы с соседями об очередном развале и спокойно вернулись бы к своим курам да кроликам. Прогулки и наблюдательность постепенно наводили меня на объяснение происходящего.
Пустыри и обочины грунтовых дорог окраин города были в состоянии, совершенно противоположном дворам, с мусором, камнями и сплошь поросшие бурьяном, подозрительно похожим на растущий вокруг фермы Кирилыча. Я бы не удивился, если бы здесь была та же поросль. Правда, попытавшись рассмотреть и помяв в руке растения тамошних пустырей, я не обнаружил особого сходства с коноплей, что весьма порадовало. Их общими признаками были только неприятный мерзкий запах и полное доминирование над другими видами растений. Что это именно за травка, я спрашивать не рисковал, на меня и так уже не по-доброму косились, с моими расспросами.
В окрестностях я не нашел ни одного плодового растения, за исключением пары полудиких яблонь, видимо, занесенных случайно из косточки. Узнавать другой мир было интересно, но опухшая щека почти сошла, и стал проявляться мой акцент. Кроме того, люди той местности были очень религиозны и до педантизма подвержены традициям и обрядам, что ещё больше выдавало меня. Жалко было покидать это место, имея дешевое жилье, пропуск в библиотеку и работу, организующую мысли, но всё к тому шло.
Если говорить про религиозность, то я всегда относился и отношусь к этому вопросу с легким пренебрежением. Мое воспитание научило меня уважению ко всякого рода конфессиям и обрядам, но не более. Родители сами были не особо религиозными и глубоко верующими людьми. Они без нажима объяснили нам с Бекки, что стоит уважать свои корни и умеренно отдавать дань традициям, каким бы глупым это ни казалось. И потому редкое посещение кирхи в какой-нибудь из праздников хоть и не несло для меня смысловой нагрузки, но было полно почтения.
С религией тех мест было иначе. Еще недавно, пытаясь найти в городе ночлег при церкви, я был удивлен помпезности и пафосу церковной организации, призванной нести покой и смирение в сердца страждущих грешников. Церковное богатство у нас если и было, то было скрыто и завуалировано, а здесь же без опаски выставлялось напоказ. Складывалось такое впечатление, что церковь тех мест была своеобразной бизнес-корпорацией, дающей право здешним людям верить и соблюдать многовековые традиции за определенную плату. И успешность этой корпорации без малейших зазрений совести проявлялась в золоченых элементах интерьера, дорогих машинах попов и непомерной надменности служителей.
И люди, живущие здесь, хоть и видели всю успешность корпорации веры, но покорно отдавали дань за право чтить свои традиции. Как понималось мне, верующий человек имеет храм внутри себя и может без труда обойтись без кормления разукрашенной излишками системы. Но тамошние люди, будучи реализованными внутри своих заборов, теряли нить социальности. Им необходимо было хоть как-то понимать свою причастность к обществу. Потребность объединяться выразилась у них в виде почитания традиций и верований, чем не замедлила воспользоваться инициативная группа монохромных пингвинов, раскрашенных золотыми крестами.
Вся эта катавасия с религией то и дело взрывалась шумным празднованием, при котором, как оказалось, работать – это грех.
– Ты что, Филипп, сегодня же праздник, работать нельзя! – удивленно говорила мне пышная работодательница.
– Ой, точно, я забыл! – отвечал я, скрывая изумление, и шел посмотреть на празднование пушистых веток ивы, как я понял, аналога пальмовой ветви в христианстве.
Как могла возникнуть взаимоисключающая связь между двумя благородными занятиями, трудом и поклонением, было совершенно не понятно.
Отдельной темой стоит отметить внешние проявления праздника. То, что праздничность одежды сплошь и рядом сопровождалась блестками, отливом и разнообразием ярких цветов – это дело вкуса и традиций. Кроме того, мишура переплеталась со своеобразными вышивками ручной работы на одеждах, чем всему виду придавался особый, весьма приятный колорит. Но что я никак не смог логично себе объяснить, так это традицию в праздник красить в белое некоторые элементы улиц. Выйдя как-то раз по направлению к библиотеке, я обратил внимание, что большая группа людей в оранжевых жилетках оживленно мазюкает чем-то стволы деревьев и бордюры. Мной с удивлением было обнаружено, что эта процедура делалась уже много лет. Влияние ритуала было видно по ещё не покрашенным деревьям. Их стволы на высоте метра – метра двадцать от земли были значительно чище и ровней того, что было выше. Это свидетельствовало о регулярности операций по покраске и пользе её для коры дерева. Жаль только, что дерево красилось не все, а до определённого незримым стандартом
