снять происходящее на кинопленку, так чтобы в кадр не попали другие съемочные группы.
Он был тронут увиденной мизансценой и тоже стал аплодировать, но пробыл там не более пятнадцати минут. Неподалеку было кафе «Адлер», он продрог, и его мучила жажда.
В старые берлинские деньки он частенько сюда захаживал. Интерьер был выдержан в старом восточноевропейском стиле: просторное помещение с высокими потолками, где царила атмосфера древней самоуверенности. Официанты были настоящими официантами с рождения, а не подрабатывающими актерами и студентами-старшекурсниками. Сегодня кафе было забито под завязку, и на спинках стульев громоздились зимние пальто и толстые шарфы. Больше их некуда было повесить. В воздухе висел шум взволнованных разговоров и влажный пар разгоряченного дыхания. Его очки сразу затуманились. Ему нечем было протереть стекла, поэтому он встал у двери в ожидании, когда они сами собой расчистятся. Гул громких голосов, смутное, но вовсе не обидное чувство изоляции заставило его вспомнить вечеринки, на которые он попадал случайно и никого там не знал. Но здесь это был не тот случай. Когда стекла его очков согрелись и снова стали прозрачными, он увидел ее, наверное, метрах в десяти от себя, за круглым столиком. На столике стояли две чашки кофе. Она беседовала с мужчиной примерно ее возраста. Роланд медленно приблизился к их столику. Она повернула лицо к собеседнику и внимательно слушала. Роланд был в нескольких шагах от нее, и она его еще не заметила.
Он знал, что это такая иллюзия: тишина, вдруг повисшая в кафе «Адлер», когда он начал пробираться между столиками. На самом деле никто не обратил на него внимания, все продолжали галдеть на все лады. Но иллюзия была осязаемая, этакая своеобразная форма его нарциссизма или, скорее, паранойи. Ожидавшая его встреча или стычка окажется чрезвычайно важной для него, а возможно, как он надеялся, и для Алисы. Остановившись перед ее столиком, он услышал, как гомон посетителей и бренчание посуды вдруг снова огласили воздух, словно радиоприемник внезапно включили на полную громкость. Переломный момент мировой истории не мог не быть оглушающе громким. После нескольких секунд незаметного разглядывания Алисы и ее спутника Роланд пришел к нескольким выводам. Но он так и не понимал, что ему нужно. Потребовать объяснений, удовлетворить любопытство, выдвинуть обвинения, предъявить свои раны? Ни то, ни другое, ни третье. Или даже предложить ей оформить формальный развод? Он имел весьма смутное представление о своих желаниях. Скорее, это была неизжитая еще привычка хотеть ее, влечение, имевшее эротический характер, но им не исчерпывавшееся. В этом чувстве было что-то детски невинное, необузданное. Возможно, любовь. В те несколько секунд, прежде чем она его заметила, он почувствовал, как мало что, по существу, между ними изменилось. У него было право находиться здесь. Она, в конце концов, была его женой, хотя он давно утратил мечту вернуть ее обратно. Он был вправе подойти к ней, даже если сам не знал, чего от нее хочет. Он был вправе не хотеть ничего.
Она хорошо выглядела – в общем, как всегда, лучше, чем всегда. Ни ботинок с серебряными клепками, ни выкрашенных хной коротких волос, так поразивших ее мать три года назад. Алиса сидела, слегка обхватив пальцами подбородок и щеки, глядя на собеседника, поглощенная их беседой. На ней был свободный толстый свитер, складками висевший у нее на плечах, обтягивающие джинсы, модные темно-красные походные ботинки. Ее волосы средней длины выглядели, как будто она их уложила в дорогом салоне. У нее водились деньги. Ну и у него тоже. Но он был одет как путешествующий автостопом студент, да еще и с соответствующим рюкзаком. Между ней и ее собеседником, между их кофейными чашками лежала раскрытая бумажной обложкой вверх толстая книжка. Сидевший перед ней мужчина был сухопарый, с крашеными светлыми волосами, в левой мочке уха у него была крошечная золотая серьга в виде символа мира. Он первый поднял на него глаза. Перестал говорить и положил ладонь Алисе на запястье. Но, как заметил Роланд, сразу же убрал. Виноватое смущение любовника. Она не пошевелилась, но просто посмотрела в сторону и вверх и только потом медленно повернула голову туда, куда был направлен ее взгляд, и уставилась на Роланда. Его поразило, как ее плечи бессильно обвисли и как у нее после короткого выдоха перехватило дыхание. Ему показалось, что всем своим видом она выражала разочарование. Роланд Бейнс в тот самый момент, когда она в нем нуждалась в наименьшей степени. Он же подумал, что сумел изобразить на лице радушное равнодушие, и слегка кивнул в знак приветствия. Но в ответ она не одарила его даже тенью улыбки. Когда она прошептала несколько слов, он прочитал их по ее губам: «Das ist mein Mann» [98]. Ее приятель поступил куда лучше. Он тотчас же встал и протянул руку:
– Рюдигер.
– Роланд.
Рюдигер выдвинул стул. Роланд сел.
– Официанта тут не дозовешься. Хотите, я вам что-нибудь принесу?
Он был ненарочито куртуазен. Роланд попросил большую чашку кофе. Это было неизбежно, это было очевидно, но все же он был немало удивлен тому, что сидит прямо перед своей женой. Когда Рюдигер отошел и двинулся в глубь просторного помещения, Роланд сразу пожалел, что остался с ней наедине. Ему хотелось многое ей сказать, но ничего не приходило в голову. Она смотрела мимо его плеча, стараясь не встречаться с ним взглядом. Внезапно оказавшись рядом с ней, такой знакомой, он немного опешил. Череда разных эмоций промелькнула в его душе: гнев, печаль, любовь, потом снова гнев. Их стоило подавить, заглушить, но он не был уверен, что ему это удастся.
Он довольно хорошо ее знал. Она первой ни за что не заговорит. И когда он наконец выдавил из себя первые слова, они прозвучали в его ушах как жалкий лепет:
– Невероятные события.
Он решил поболтать с ней об окончании холодной войны.
– Да, я приехала, как только смогла.
Ему хотелось спросить откуда, но она без паузы добавила:
– Как Ларри?
Он не расслышал в ее с такой легкостью заданном вопросе печали – только тривиальное любопытство. И его поразила сила собственных чувств. Он все время носил их в душе и едва отдавал себе в этом отчет. Он откинулся на спинку стула, чтобы оказаться от нее подальше. Он был настроен произвести на нее впечатление уравновешенного, неуязвленного отца, но он произнес внезапно севшим голосом:
– А что тебе за дело до Лоуренса?
Оба смотрели в упор друг на друга, словно стараясь проникнуть взглядом внутрь. Они много чего знали. К его наивному удивлению, он заметил, как ее глаза наполнились слезами, сначала правый, потом левый, и затем слезы потекли по щекам. Ручьем. Вскрикнув, она прижала руки к лицу, и тут же официант, искривленный сколиозом старик, принес три чашки кофе на подносе. Позади его согбенной, как у кающегося грешника, фигуры маячил Рюдигер, который помог официанту расставить чашки, расплатился с ним и, не садясь, произнес:
– Очень жаль. Мне вас оставить?
Роланд и Алиса уже были на взводе, не прошло и пяти минут. Но ему не хотелось снова оставаться с ней наедине. Если рядом будет находиться хоть кто-то, даже ее любовник, они смогут удерживать себя в рамках.
Стараясь перекрыть шум голосов, он громко произнес:
– Bitte bleib. Пожалуйста, останьтесь.
Рюдигер сел.
Оба мужчины молча пили свой кофе. Алиса медленно приходила в себя. Роланду стало тошно в предвкушении момента, когда его соперник обнимет ее за плечи или прошепчет слова утешения ей на ухо. Но Рюдигер уставился в пустоту перед собой, грея пальцы о кофейную чашку. Алиса резко поднялась и сообщила, что ей надо в туалет. И опять возникла неудобная для него ситуация: он остался наедине с ее бойфрендом. Роланд даже пожалел, что зашел в «Адлер». Он чувствовал себя беспомощно, неловко, нелепо. А Рюдигеру, похоже, все было нипочем, во всяком случае, он был сдержан и сидел, непринужденно
