ребенка, я уже все спланировала. Во мне словно жили одновременно два человека. Мне нужно было что-то совершить в жизни, что-то большее, чем просто родить ребенка. Я собиралась достичь того, что не удалось достичь ей. Хотя я очень любила Ларри. И тебя. Сначала я думала, что смогу все объяснить. Но ты бы стал возражать, ты бы меня отговорил. Я чувствовала себя настолько виноватой, что мне не было бы трудно даже…
Слова растаяли на ее губах, и она стала разглядывать свои ноги. Обвиняла ли она его в том, что он не смог убедить ее остаться? Он снова был в полном смятении и не мог его побороть. Ах, этот великий потребительский рынок самореализации, смертельным врагом которой оказался эгоистичный, вечно хныкающий младенец, действующий заодно со своим папашей и его нелепыми запросами. Да у него ведь были собственные скомканные амбиции, которыми он жертвовал, проводя с новорожденным дни и ночи. Но они стояли под дождем в этом переулке не для того, что затевать послебрачный скандал. Все еще сохраняя самообладание – или его видимость, – он сказал:
– Продолжай.
– Я уже потеряла тебя. Это я могу сказать точно. Так что беспокоиться уже не о чем.
Да, она хорошо его знала.
– Я слушаю, – произнес он.
После паузы она заговорила:
– Возможно, я была не права. Я решила, что разрыв должен быть полный и быстрый. Это было жестоко, и мне очень жаль. Правда жаль… Мне всегда было тяжело жить с твоей потребностью в ежедневном сексе. Но ребенок… с его потребностями, он меня просто уничтожал. Рядом с вами двоими… я была ничто. У меня не было ничего своего. Ни мыслей, ни личности, ни желаний – ничего, кроме сна. Я тонула. Мне надо было спасаться. Утром, когда я ушла… я вошла в метро, мне было… но я не стану это описывать. Ты хороший отец, а Ларри был еще крошечный, и я знала, что с ним будет все в порядке. И с тобой тоже, рано или поздно, все будет хорошо. Мне было плохо, но я приняла решение и сделала то, что должна была сделать. Это.
Она опять полезла в свою сумку и вынула оттуда книгу, которую он уже видел в кафе. Она шагнула к нему и протянула книгу.
– Это английская корректура. Книга выйдет одновременно там и здесь. Через полтора месяца.
Он сунул книгу в рюкзак и собрался уходить.
– Спасибо.
– И это все, что ты можешь сказать?
Он кивнул.
– Ты имеешь хотя бы отдаленное представление о том, как на протяжении истории женщинам было трудно творить, заниматься искусством, наукой, писать книги или картины? Мой рассказ ничего для тебя не значит?
Он покачал головой и зашагал прочь. Ох ты боже мой! Взрослый мужчина обиделся? Душераздирающая картина! И, передумав, он вернулся к ней:
– Вот твой рассказ в моем изложении. Ты хотела любить, ты хотела выйти замуж, и все получилось по-твоему. Но потом тебе захотелось кое-чего еще.
Дождь усилился. Он повернулся с намерением уйти, но она схватила его за рукав:
– Прежде чем ты уйдешь. Расскажи мне про Ларри. Прошу тебя. Что угодно.
– Как ты и сказала, он в полном порядке.
– Хочешь меня наказать?
– Приходи и сама посмотри на него. В любое время. Ему это понравится. Погости у нас или у Дафны и Питера. Я серьезно. – Внезапно ему захотелось взять ее за руку. Но вместо этого он повторил: – Алиса, я серьезно.
– Ты же знаешь, что это невозможно.
Он смотрел на нее и ждал.
– Я только что начала вторую… книгу. Если я его увижу, с этим будет покончено.
Он еще никогда в жизни не испытывал таких смешанных чувств, сильных и противоречивых, одним из которых была печаль, потому что он подозревал, что больше они никогда не увидятся. А другим чувством был гнев. Пожимание плечами оказалось наименее подходящим проявлением бушующей в нем эмоциональной бури, но на большее он оказался не способен. Он постоял еще немного, желая удостовериться, что ему есть что ей дать, а ей – что ему сказать. Но оба молчали, поскольку им нечего было предложить друг другу, и он ушел под проливным дождем.
* * *
У него не было настроения трястись в тесном многолюдном вагоне метро, поэтому он снова прошел через контрольно-пропускной пункт, выбрал длинный кружной путь до Тиргартена и свернул на запад, к своему отелю. В баре было пусто, хотя часы показывали только десять вечера. Консьерж подтвердил, что его английские друзья ушли. Все веселье происходило в восточной части города. Час он просидел на высоком табурете перед барной стойкой и медленно пил пиво, мысленно перебирая события длинного дня, дня, начавшегося во временной пристройке на летном поле бристольского аэропорта. На душе у него было легко, он был рад, даже горд тем, что стал свидетелем разрушения Стены и толп, устремившихся в провалы. Он уверял себя, что сейчас, после встречи с Алисой, чувствует себя еще лучше. Ему казалось, будто он излечился от продолжительной болезни, о которой узнал и которую осознал, только избавившись от нее. Это ощущение напоминало монотонный фоновый звук, который внезапно оборвался. Он верил, что избавился от любви. Из всего, что она ему наговорила, ему в память врезались ее слова про бремя потребностей Лоуренса и его потребностей, из-за чего ей, видите ли, казалось, что она тонула. Ну да, его вожделение… Но. Ведь она сама в то время была похотливая и нетерпеливая, и у нее были еще и другие потребности, которые он старался удовлетворить. Он же помогал ей писать две книги на английском, он напечатал два варианта ее второй книги, сделал тысячу замечаний, большинство из которых она приняла, потом взялся за переделку первой. Он сражался с ее несколько отчужденной прозой, с ее отрывистыми безглагольными предложениями, с невнятной мотивацией поступков ее героини. Они вместе несли бремя потребностей малыша Лоуренса, которые не знали границ. Все трое оказались в совершенно неведомой им ситуации, все трое имели свои потребности. Но сейчас уже пора бы заглушить преследовавший его раздраженный голос. Все позади. И, сидя в баре, он решил, что этот призрак повержен. Она объяснила, почему сбежала. Ее знакомым, включая Дафну, которая критиковала ее поступок, будет интересно об этом узнать. Он обрел свободу. Можно начинать учить себя восхищаться издалека ее склонностью к писательству. Но от этих мыслей к нему вернулось озлобление. Он еще был не вполне свободен.
Он поднялся по лестнице к себе в номер – двухкомнатный люкс, куда шикарнее, чем любой номер, где он когда-либо останавливался. Спасибо щедрому м-ру Тарранту. Роланд присел на край кровати и съел все комплименты от отеля: шоколадки, киви, физалисы и соленые орешки, выпил литр газированной воды. Потом долго стоял под душем, надел свежую футболку и лег в кровать. После некоторых сомнений вытащил ее книгу и взвесил на руке. Тяжелая. Он внимательно прочитал название на обложке – «Путешествие» – скучновато, подумал он, и, словно впервые, ее имя крупными буквами: Алиса Дж. Эберхардт. Потом взглянул в самый конец: семьсот двадцать пять страниц. А посвящение есть? С чего это он решил, что книга будет посвящена ему? Нет, родителям. Перевернул страницу. Она сама ее перевела. Он перевернул еще страницу и прочитал первый абзац. Он остановился, перечитал и застонал. Он прочитал еще пять страниц, остановился, вернулся к начальным абзацам, перечитал их – и снова застонал. Начал читать сначала и дочитал первую главу до конца, шестьдесят пять страниц. Прошло полтора часа. Книга выпала у него из рук, а он остался лежать на спине, глядя в потолок. Вот для чего она от него сбежала. Начать все заново. Увидеть мир как бы в первый раз. В эти дни он был уверен в верности своих суждений. Что-то происходило с его телом. Он почувствовал легкое покалывание и словно воспарил.
Даже теперь, прочитав первую главу, он осознал проблему – проблему для себя.
Действие происходило в 1940 году, бомбардировки Лондона, гитлеровский блиц. Первые абзацы описывали 500-фунтовую бомбу,
