чем не виноват, – отвечает она и опускается на стул.
Такое чувство, что Ангел во всем винит себя.
Итак, Роуэн ненавидит собственных фанатов. Такого я не ожидала. Но мне некого винить, кроме себя. Не нужно было соглашаться, когда Джимми попросил меня ехать с ним. Может, откажись я – и он вернулся бы на студию и не думал сейчас об уходе из «Ковчега». А я не стала бы невольной свидетельницей того, как рушатся отношения Роуэна и Джимми.
Из-за того, что Роуэн на меня наорал, я не переживаю. Но наблюдать за тем, как они ссорятся, по-настоящему мучительно. Как будто мир расползается по швам у меня на глазах. Но что я могу сделать? Боже, да ничего. А вдруг из-за меня они совсем перестанут разговаривать? Возненавидят друг друга?
Боже, боже.
Что я натворила?
Все случившееся – моя вина.
Зачем я здесь?
Что я делаю со своей жизнью?
Я встаю и решительно отодвигаю стул. Все сидят в гостиной, так что никто не видит, как я бегу в кабинет, заталкиваю в рюкзак толком не просохшую одежду и натягиваю свитер. Никто не видит, как я закидываю рюкзак на спину и волочу чемодан по коридору. Никто не видит, как я открываю дверь и ухожу, ни с кем не попрощавшись.
•
На улице по-прежнему льет дождь, причем такой сильный, что я почти ничего не вижу. Мир скрыт за серой пеленой, отчего возникает ощущение, будто я никак не могу очнуться от кошмара. Или это затянувшаяся фантазия? Я уже ничего не понимаю.
Стоит мне выйти на пустую дорогу, как чемодан плюхается в лужу и волна грязной воды заливает ботинки и носки. Я озадаченно гляжу по сторонам – лужам нет ни конца ни края. Может, таксистка не обманула, и на землю действительно обрушился потоп. За дорогой стоят несколько коттеджей, но за ними виднеются только затянутые дождевой дымкой поля. Кажется, в мире уже не осталось людей, и он медленно погружается под воду.
Я останавливаюсь.
Что я делаю?
Куда иду?
Кто я без «Ковчега»?
Я вытаскиваю из кармана телефон. После двух гудков в трубке слышится мамин голос:
– Алло?
Я вытираю залитые дождем глаза. Даже не думала, что так по ней соскучилась.
– Привет, мам, это я.
Интересно, она до сих пор злится? Будет на меня кричать? Я надеялась, что трубку возьмет папа.
– Фереште. – Мама ждет, что я скажу что-нибудь, но я молчу. – Я думала, ты вернешься только завтра.
Ноги вдруг становятся ватными – мне бы присесть, да негде.
– Мам, я не знаю, что делаю, – вдруг вырывается у меня.
– Фереште, что случилось? Расскажи мне, расскажи маме. Я здесь, девочка моя. Я здесь.
– Ты еще злишься?
– Я никогда на тебя не злилась. Только боялась.
– Почему боялась?
Мама отвечает не сразу.
– Потому что вдруг почувствовала, что совсем тебя не знаю. – Она говорит очень тихо – а может, со связью проблемы из-за дождя. – Ты так хотела увидеть эту группу, что тебе было плевать на собственные достижения. И ты так кричала… И я подумала: почему моя девочка так себя не ценит? Почему ее волнует только какая-то группа?
По щекам бегут слезы. Я стою под дождем и безудержно плачу.
– Я встретилась с «Ковчегом», – говорю я между всхлипами.
– С этой группой?
– Да…
– И все прошло… не очень?
Из-за шума дождя я едва ее слышу.
– Ну… все прошло не так, как я ожидала… Я думала… что обрадуюсь, когда увижу их… Но вместо этого почувствовала, что в мире нет ничего хорошего… что счастья тоже нет…
Рыдания сдавливают горло, я понимаю, что несу чушь, но ничего не могу с собой поделать. Я без сил опускаюсь на бордюр.
– Я не м-могу… Н-не знаю, кто я без них… – Пальцы свободной руки сжимаются в кулак возле лица. Я хочу себя ударить, хочу почувствовать боль. – Вся моя жизнь – это «Ковчег», н-но… Я больше в это не верю… И б-больше у меня ничего не осталось.
– Девочка моя… – шепчет мама, и боже, как я хочу, чтобы она оказалась здесь, чтобы обняла меня и утешила, как в детстве, когда я прибегала к ней с разбитой коленкой.
– Ты думаешь, что это глупо? – хриплым голосом спрашиваю я. – Что все это подростковые глупости?
Ну разумеется, именно так она и думает. Разве может быть иначе?
– Нет, Фереште, – отвечает мама. – Нет. Я думаю, что ты девушка с огромным сердцем.
Я закрываю глаза рукой и с трудом произношу:
– Я не знаю, во что теперь верить.
– Аллах с тобой. И я с тобой.
Я знаю, что она права, – во всяком случае, очень на это надеюсь. Но как объяснить ей, что этим не заполнить дыру в груди, оставленную «Ковчегом»?
– И у тебя есть ты, – говорит мама. – Фереште, моя…
Звонок обрывается. Я приближаю телефон к лицу и вижу, что сигнал окончательно пропал.
•
– Привет, Ангел, – внезапно окликает меня знакомый голос.
Я изумленно поднимаю глаза. В паре метров стоит Блисс Лэй. На ней те же джинсы, что были в среду, над головой – большой зонт.
– Решила поистерить под дождем? – улыбается она. – Как уместно и разумно.
– Что? Почему? Как?.. – оторопело бормочу я.
– Потеряла дар речи. Ожидаемо, – важно кивает она. – Я умею произвести впечатление.
Блисс опускается рядом со мной на тротуар и поднимает зонт так, чтобы он укрывал от дождя нас обеих.
– Ну и что с тобой стряслось? – спрашивает она.
– Кризис среднего возраста, – мрачно шмыгаю носом я.
– Та же фигня.
– Где ты была?
– Дома сидела. Не высовывалась на улицу с самой среды. Папарацци взяли нас в осаду.
– А сюда зачем приехала?
– Устала прятаться, – отвечает Блисс. – И решила, что пора брать жизнь в свои руки и разбираться с этим дерьмом. Роуэн написал, что они едут в Рочестер. Но я ему не ответила, – хмыкает она.
– О.
– А ты-то что тут делаешь? Далековато забралась. Ты же не преследуешь Джимми? Потому что это было бы странно. А я уже решила, что ты клевая.
Я открываю рот, чтобы рассказать, как много событий вместили в себя последние два дня, – и закрываю, только устало качая головой. Бесполезно.
– Ну супер, – вздыхает Блисс, и мы просто сидим, спрятавшись под зонтом, пока я выплакиваю остаток слез.
Дедушка включает телевизор – показывают передачу о торговле недвижимостью. Как будто бормотание ведущего о выставленных на продажу домах может нас успокоить.
Но никто не собирается успокаиваться.
