сладкимъ селадономъ, это васъ сейчасъ же уронитъ въ моихъ глазахъ. Неужели умный человѣкъ, какъ вы, не можетъ выпить лишній бокалъ шампанскаго безъ того, чтобы сейчасъ же не разомлѣть передъ женщиной?
— Вы умница, умница! — повторялъ Саламатовъ, держа ее за руку,
— Можетъ быть, и умница, да вы-то будьте поумнѣе.
— Развѣ я дѣлаю глупости?
— Намѣреваетесь. Это видно, что вы имѣете дѣло богъ-знаетъ съ какими женщинами. А вы должны быть рады, что васъ сбираются изучать.
— Это правда, — согласился Саламатовъ: — я вожусь богъ-знаетъ съ какими женщинами; а въ васъ я вижу что-то особенное, какой-то air fixe, который мнѣ очень нравится, я отъ васъ не скрою…
Она высвободила руку и сказала:
— Пора ѣхать, у меня голова заболѣла.
— Полноте, — упрашивалъ Саламатовъ. — Еще хоть одинъ флакончикъ. Вотъ подойдутъ тѣ господа!
— Нѣтъ, начнется попойка, я этого не хочу. Я выпью, пожалуй, стаканъ чаю…
Малявскій показался у входа въ будку.
— Можно нарушить сладкій tete-a-tete? — спросилъ онъ.
— Нарушайте, — откликнулась Зинаида Алексѣевна. — Куда вы пропадали? А гдѣ адвокатъ?
— Онъ идетъ за мной.
Показался и Воротилинъ. Саламатовъ прошелся съ нимъ на счетъ «жидкаго», а Зинаида Алексѣевна пила чай.
— Пора по домамъ— крикнула она и встала.
Саламатовъ началъ опять упрашивать; но она не соглашалась остаться дольше.
Дорогой въ саняхъ одинъ только Саламатовъ и говорилъ. Воротилинъ и Малявскій отмалчивались. Когда въѣхали въ городъ, Малявскій спросилъ Зинаиду Алексѣевну:
— Довольны-ли вы вечеромъ?
— Очень, — отвѣчала она весело: —но вы, кажется, совсѣмъ раскисли?
— Раскисъ! Что это за выраженіе?
— Самое подходящее.
— Я и не думалъ раскисать; но занимать васъ я не считалъ нужнымъ.
— Никто васъ и не просилъ.
Оба они почувствовали, какъ далеки они другъ отъ друга. Зинаидѣ Алексѣевнѣ сдѣлалось сначала жутко: ея тонъ показался ей черезчуръ бездушнымъ. Но тотчасъ же она нашла ему оправданіе; въ тонѣ самого Малявскаго слышалась раздраженная мелочность, а вовсе не ревность.
«Ему рѣшительно все равно, — говорила она про себя: — начнетъ за мной ухаживать Саламатовъ или нѣтъ, можетъ быть, даже это ему будетъ и на руку. Его бѣситъ только то, что тотъ оказался, въ моихъ глазахъ, крупнѣе и занимательнѣе его, и Саламатовъ въ самомъ дѣлѣ занимательнѣе. Я вижу его насквозь и очень рада, что такъ скоро разглядѣла. Онъ меня ни капельки не любитъ. Онъ совершеннѣйшій сухарь. Онъ бьется только изъ-за того, чтобы свое «я» обставить повыгоднѣе.»
Малявскій, получивши рѣзкій отвѣтъ отъ Зинаиды Алексѣевны, совсѣмъ насупился, и его мысли вторили тому, что бродило въ ея головкѣ.
«Ты смѣешь такъ мнѣ отвѣчать, — злился онъ. — Ты расчухала окончательно, что генералъ Саламатовъ возъимѣлъ къ тебѣ нѣжныя чувства. Хорошо-же! Я для тебя мелокъ. Тебѣ крупныхъ надо! Посмотримъ: куда дѣнутся твои гражданскіе принципы, когда ты поступишь въ преемницы къ Авдотьѣ Степановнѣ? Тогда мы съ тобой потолкуемъ на эту тему, а до тѣхъ поръ мы тебя-же запряжемъ везти нашу колесницу, ужь коли на то пошло!»
Саламатовъ, поглядывая искоса на красивую дѣвушку, тоже размышлялъ, но въ другомъ вкусѣ:
«Господинъ Малявскій не будетъ большой помѣхой: это сейчасъ видно. Она имъ если и увлечена немножко, то это какъ-разъ улетучится. Она чуетъ, что онъ для нея мелокъ. И я готовъ пари держать, что на вино и на елей она еще не разрѣшала…»
При этой мысли Саламатовъ даже облизнулся.
«Нѣтъ, не разрѣшала, — повторилъ онъ еще разъ про себя: — стало… тугъ есть особая пикантность… Разумѣется, такой дѣвочкѣ не надо давать сразу слишкомъ большой воли: она кусаться начнетъ. У ней есть особая любознательность: людей, видите-ли, изучаетъ. Значитъ, передъ ней нельзя очень-то на распашку; пускай только туда проникаетъ, куда мы ее сами пустить пожелаемъ. Господину Малявскому спасибо за такой бутонъ, хотя онъ, кажется, смекнулъ, что она какъ-разъ ускользнетъ у него изъ рукъ. Ну, да онъ жаденъ превыше всякой мѣры, а такихъ людишекъ всегда можно купить».
Адвокатъ, оглядывая всѣхъ, велъ также свою линію про себя:
«И прекрасно, что такъ прошелъ вечеръ: теперь Борисъ Павловичъ размякнетъ и не заломитъ іудейскаго куша за свое участіе, только въ этакіе періоды и можно пріобрѣтать его по сходной цѣнѣ. Господинъ Малявскій думаетъ взять крупный могарычъ за пріятное знакомство его превосходительства съ этой дѣвицей; но онъ сильно профершпилится, пожалуй, совсѣмъ обозлитъ противъ себя Саламатова, что будетъ весьма пріятно: надоѣлъ этотъ стрекулистъ; надо поскорѣй пустить его для газетной рекламы, а тамъ и по боку»…
Только одинъ извощикъ ничего не замышлялъ и думалъ на тему: какъ-бы хорошо залечь спать, содравши съ господъ рублика два на водку.
— Гдѣ вы живете? — спросилъ Саламатовъ Зинаиду Алексѣевну полушопотомъ.
— Въ Моховой, въ меблированныхъ комнатахъ.
— Какая судьба! это въ двухъ шагахъ отъ меня. Когда-же я васъ увижу?
— Когда мнѣ скучно будетъ, я вамъ дамъ знать. Къ себѣ не приглашаю: у меня всего одна клѣтушка.
— Съ милымъ рай и въ шалашѣ! — разразился Малявскій.
— Вы сердиты, да несильны, — отрѣзала въ отвѣтъ Зинаида Алексѣевна и, не подавая ему руки, вышла изъ саней, когда тройка остановилась у подъѣзда.
Саламатовъ вылѣзъ тоже изъ саней и началъ просить у ней позволенія заѣхать на другой день.
— Нѣтъ, ваше превосходительство, — отвѣтила она и скрылась подъ ворота.
VI.
Зинаида Алексѣевна занимала всего одну комнатку. Содержала она ее чистенько. Въ ней не чувствовалось пустоты и заброшенности трактирнаго номера. На комодѣ лежали кое-какія вещицы, купленныя видимо для комнатки.
Раздѣвалась Зинаида Алексѣевна медленно, и когда легла въ постель, надѣвши кофточку и ночной чепчикъ, то не задула тотчасъ-же свѣчи, а оставила ее горѣть подъ абажуромъ. Лицо у ней продолжало пылать отъ выпитаго вина и мороза. Въ головѣ особенно не шумѣло, но мысли никакъ не могли улечься. Онѣ ветрѣлись около Саламатова. «Онъ большой грѣшникъ, — разсуждала Зинаида
Алексѣевна: — даже больше того: видно, какъ его увлекаютъ животныя страсти; но все-таки въ немъ есть что-то такое пикантное. Съ такимъ человѣкомъ очень занимательно сойтись…» Слово «занимательно» заставило Зинаиду Алексѣевну остановиться на вопросѣ: чего-же она ждетъ въ жизни, куда идетъ, на что надѣется? То, что она видѣла и испытала, возбуждало въ ней одно главное опасеніе: не остаться безъ какого пибудь, хотя-бы чисто внѣшняго, интереса, закиснуть въ прѣсной — житейской обстановкѣ, тянуть безвкусное будничное тягло. Она какъ-то особенно ясно чувствовала, что скоро скоро можетъ наступить эта минута. Любовь не владѣла ею. Ея встрѣчасъ Малявскимъ не заключала въ себѣ никакихъ задатковъ задушевнаго сближенія. Онъ не сумѣлъ и подчинить ее своему вліянію. Ужинъ и поѣздка къ Дороту показали ей, что она ни мало не стѣсняется проявленіями его удовольствія или неудовольствія. Настоящаго благородства идей
