то и драка, – я вытянула шею, но, кроме сопения и пыхтения, ничего не услышала.
Могла ли я себе представить, что буквально через мгновение занавес взметнется – и оттуда выкатится (не появится, не покажется, а именно выкатится) нечто невообразимое, заставившее меня вздрогнуть. Если вы когда-нибудь бывали в цирке и видели «нанайских мальчиков», так вот, это были они. Яростно тузя друг друга, они покатились по ковровой дорожке: уморительная сценка, на которую невозможно смотреть без смеха.
Поддавшись простительной слабости, я рассмеялась, вызвав по ту сторону занавески сущий переполох. По всей видимости, ее пытались раздернуть, но – нет бы сговориться и действовать слаженно – тянули в разные стороны. Вспомнив отцовское выражение, которое он употреблял к месту и не к месту, я подумала: кто в лес, кто по дрова. То ли им это все прискучило, то ли, посовещавшись, они пришли, наконец, к общему мнению – так или иначе, бестолковая суета закончилась. Из-за занавески выглянуло лицо. В мягких складках плюшевой ткани оно казалось как-то по-особенному желтым и круглым: луна в закатном облаке. Повращало глазами – и скрылось. Вместо него явилось бледное и тощее: впалые щеки, острый, как молодой месяц, подбородок. Раз уж мы, я подумала, в цирке – один жонглер; другой – иллюзионист.
Устроилась поудобнее, готовая к тому, что сейчас они выйдут на арену, каждый со своим (впрочем, вряд ли оригинальным) номером: луноликий будет подбрасывать и ловить цветные шарики, пока у зрителей не начнет рябить в глазах, – сорвет скупые аплодисменты и раскланяется, уступая место своему бледному напарнику, который выкатит пеструю, расписанную всеми цветами радуги коробку с «волшебными» причиндалами: крапленой карточной колодой и пресловутым, куда же без него, цилиндром, полным длинноухих зайцев с поджатыми передними лапами. (Когда несчастного зайку держат за уши, его задние, толчковые, лапы мелко и судорожно дрожат.) Пока зрители отвлечены на зайчиков, самое время вынести длинный черный ящик. И тут уж одними зайцами не обойтись. По-любому требуется ассистентка – чтобы зрители, наблюдая за тем, как ее будут распиливать, волей-неволей содрогнулись, пронизанные первобытным ужасом.
Вы скажете, что на такой сильный эффект рассчитывать не стоит. Всем давно известно, никто никого не распиливает: задействована хитроумная система зеркал, которая зрительно меняет параметры ящика, – мне ли, чьи родители сорок лет своей жизни отдали Государственному, имени ОГПУ, оптико-механическому заводу, не знать элементарных законов физики…
У меня, однако, задрожали колени: этот цирковой номер – мой единственный, быть может, последний шанс. Если я вызовусь на роль ассистентки, они будут вынуждены меня освободить. Я воспользуюсь этой малой толикой свободы, чтобы сбежать, покинуть борт самолета, захваченного полубезумными циркачами.
Мысленно я уже потирала развязанные руки, когда мой взгляд упал на русско-английский разговорник – его потрепанный уголок выглядывал из кармана, словно подмигивая. Давая знать: что-то здесь не так.
Поймите правильно, я вполне осознавала, что мы не в равном положении: если мои органы, ответственные за дар речи, всего лишь разладились, у моего бумажного собеседника их не было отродясь. А с другой стороны, выбирать не приходилось: в сложившейся ситуации мы оба – заложники, нам не на кого рассчитывать, кроме самих себя.
Я кивнула: дескать, говори; слушаю.
– Тебя легко обмануть.
Обидное начало. Кто он такой, чтобы позволять себе поспешные, к тому же ни на чем не основанные выводы. Да еще и тыкать. Решив, что не буду с ним миндальничать, я просигналила глазами: от-ва-ли.
Не знаю, заметил ли он мои сигналы, если и заметил – проигнорировал, продолжив как ни в чем не бывало.
Вкратце его суровую, а местами прочувствованную речь (большей частью по-русски, но среди русских слов нет-нет да мелькали английские) можно передать так.
Всякому известно, что захват заложников – тяжкое преступление. Удержание лица в качестве заложника наказывается лишением свободы на срок от пяти до десяти лет. То же деяние, совершенное группой лиц по предварительному сговору, – от шести до пятнадцати. Отсюда следует, что у преступников должны быть конкретные, ясно формулируемые цели. Give me one good reason, за каким чертом этим господам – он повел уголком, указывая на плюшевую занавеску, – понадобилось устраивать весь этот дешевый цирк? Тем более в наши дни, когда судьба заложника мало кому интересна. Кроме его родственников и ближайших знакомых. Для остальных твоя единственная, неповторимая жизнь – ничто, островок в океане времени. Думаешь, кто-нибудь расстроится, если он станет необитаемым?
Мой бумажный товарищ по несчастью шмыгнул носом, тем и завершив свою речь.
Покачиваясь на волнах его сумбурной, но убедительной в целом речи – к тому же сдобренной выразительной мимикой, – я заметила, что больше не чихаю и не кашляю. Если раньше, буквально несколько часов назад, мои трахеи и легкие прям-таки раздирало безудержными приступами – сейчас я разрывалась между двумя взаимоисключающими желаниями: закрыть глаза и погрузиться в дремоту, но при этом не упустить того, что происходит там, за занавеской. Судя по регулярным, через известные промежутки, взрывам смеха, там, в бизнес-классе, травили анекдоты либо рассказывали потешные истории, в которых замешаны ближайшие знакомые или коллеги по работе.
По моим прикидкам, прошло не более четверти часа, когда я убедилась, что была не права. Этому, однако, кое-что предшествовало. И хотя меня так и подмывает, шагнув через пару ступенек, незамедлительно приступить к главному, но, чтобы вы поняли и потом не удивлялись, расскажу по порядку.
Вообразите себе самолет. В носовой части расположена кабина пилотов, в хвостовой – служебные помещения. Вдоль пассажирских кресел проложена красная ковровая дорожка, местами потертая, исшарканная подошвами безымянных странников, ничем не связанных друг с другом, кроме последовательности пронумерованных латинскими буквами и цифрами мест, – мне вспомнилось, как, отстояв живую очередь, они покидали это временное пристанище – своего рода тренажер, симулятор, подобие жизни, в которую мы входим, как на борт самолета, болтаемся меж небом и землей, чтобы в итоге обнаружить себя в каком-нибудь безымянном аэропорту.
Впрочем, я отвлеклась.
В поле моего зрения небольшая часть ковровой дорожки, по которой незадолго до этого прокатилась пара нанайских мальчиков. Зато видна занавеска. В настоящий момент она плотно задернута. Там гуляют господа. Мой двуязычный собеседник не нашел для них подходящего слова, кроме обезличенного эти. Впрочем, что с него возьмешь: при такой, прямо скажем, хилой комплекции волей-неволей приходится себя ограничивать. Окажись на его месте старый добрый толстяк-словарь – из тех, что несли бессменную вахту на родительской книжной полке, – уж он не стал бы ходить вокруг да около, а рубанул бы, что называется, с плеча.
– Не обманывай себя, ты в когтях врага
