– сказал он. –
Как же гордость глухих? Победа глухих? Ты просто сдаешься?
Его мать выглядела задетой за живое, но она что, ждала, что он будет вести себя дипломатично? Прагматично? Она сама вырастила его таким.
Скайлар все равно останется глухой, – сказал отец. – Она все равно будет говорить на жестовом языке. А импланты сильно изменились с тех пор, как ты был ребенком. Они очень эффективны.
Почему вы не любите ее такой, какая она есть? Зачем нужно просверливать какую‐то сраную дырку у нее в голове?
Конечно, мы ее любим, – сказала мать. – Мы хотим дать ей самую лучшую жизнь, на какую только способны. Самое лучшее образование.
О чем ты вообще? Ривер-Вэлли – прекрасная школа.
Остин вскочил со стула, инстинктивно желая сбежать от этого разговора. Но при упоминании Ривер-Вэлли его родители обменялись взглядами, от которых он застыл на месте. Было очевидно, что они не хотели затрагивать эту тему. Отец попытался отвести глаза, но мать продолжала смотреть на него в пронзительной тишине комнаты.
Этот пристальный взгляд матери.
Я не могу! – сказал отец скупым, скованным жестом. – Это нарушает этический кодекс.
Что такое? – спросил Остин вслух.
Отец, который как раз собирался придумать очередную отговорку, услышал его голос и замер. Он уронил руки на колени и посмотрел на мать Остина.
Твой отец переводил на совещании в окружном управлении. Ривер-Вэлли закрывают.
Что?
Он посмотрел на отца, который лишь слегка кивнул. Дедушка Уиллис тоже отодвинулся от стола и теперь рылся в ящике для мелочей в поисках зажигалки, как догадался Остин.
Закрывают? Навсегда?
Эта информация не должна разглашаться. НИКОМУ НЕ ГОВОРИ.
Мы не хотим сеять панику.
Вы правда думаете, что это удастся сохранить в тайне? – сказала бабушка Лорна.
Больше никто пока не знает. На совещании были только Фебруари и Фил.
Остин почувствовал, как ужин ворочается у него внутри, и подумал, что его сейчас вырвет, поэтому бросился по коридору в туалет и склонился над унитазом. Ничего не произошло, и его родители не пошли за ним. Он сбежал в свою комнату, но чувствовал себя запертым в клетке. Они вообще собирались ему рассказать или просто оставили бы это в качестве сюрприза на следующий учебный год? Что будет с его одноклассниками? И почему он всегда куда‐то засовывает эти гребаные кроссовки? Наконец он нашел их под своим столом и надел, подумывая метнуться в столовую, схватить Скай и сбежать вместе с ней, хотя умом он понимал, что это нелепо. Вместо этого он тихонько двинулся обратно по коридору – медленным и извилистым путем, избегая скрипучих половиц. Но отец все равно уже ждал его, загораживая входную дверь.
Остин никогда не пропускал новогоднюю вечеринку и ждал, что встретит больше сопротивления или, по крайней мере, вынужден будет объяснять, куда именно он собрался, но отец не стал расспрашивать.
Я серьезно про Ривер-Вэлли. Это не должно никуда просочиться.
Тебе‐то какое дело?
Дело не во мне, не в тебе и не в Скай. Пусть директор расскажет всем в свое время. Не нам об этом говорить.
Как хочешь.
Остин попытался дотянуться через отца до дверной ручки, но отец не двигался с места.
О-к. ХОРОШО, – сказал он.
Отец отошел, и Остин открыл дверь. На пороге, держа в руке телефон, который озарял ее лицо голубоватым свечением, стояла Чарли.
Привет, – сказала она. – Я как раз тебе писала.
Остин только покачал головой и, взяв ее за руку, повел прочь от дома.
Свежий воздух и присутствие Чарли немного успокоили его взбунтовавшийся желудок. Он забыл дома куртку, но ветер утих, да и в любом случае было уже слишком поздно. Он указал на остановку ТУППО на противоположной стороне трассы, и они подождали, пока в череде фар не появится длинный промежуток, и рванули через дорогу.
С тобой все о-к? Что происходит?
Да, я просто… мне просто нужна пара минут, чтобы прийти в себя. Ничего?
Конечно, – сказала Чарли.
Появился автобус, и они сели в него. Остин видел, что водитель не в духе, как это свойственно тем, кому приходится работать в праздники (не то чтобы он их винил), поэтому он постарался побыстрее расплатиться и убраться с дороги. Но он случайно вставил свои купюры не той стороной, и водитель начал кричать, давая какие‐то указания, которые Остин с трудом разобрал бы по губам, даже если бы не был так растерян. Остин повернулся к Чарли, но она рылась в кошельке и пропустила первые слова водителя; она точно так же ничего не понимала, как и Остин.
Слышащие люди так быстро становились агрессивными, стоило хоть чуть‐чуть замешкаться с ответом, что иногда Остин говорил вслух то, что их сразу успокаивало, пусть даже получалось очень громко и невнятно. Слово “глухой”, к счастью, было несложным, и он указал на свое ухо и произнес его. Водитель покраснел, вернул Остину деньги и жестом предложил им с Чарли садиться.
Трудно было представить, каким мог бы стать мир, если бы глухие так же остро реагировали на неспособность слышащих общаться жестами, на то, что те не считают нужным, а то и отказываются делать субтитры для телепередач или даже пускать бегущую строку с названиями остановок в автобусе. Конечно, это их привилегия – отождествлять численный перевес с превосходством. Остин часто сталкивался с проявлениями их гнева в тысяче будничных ситуаций: продавец с презрением посмотрел на них с матерью, когда она протянула ему список нужных им продуктов; сотрудники автокафе “Попайз” возмутились, когда они проехали мимо интеркома прямо к окошку; его мать проигнорировали в транспортном управлении, когда она пропустила свой номер очереди, который объявляли вслух; в банке снова и снова вешали трубку, когда она пыталась дозвониться до них по видеофону.
Когда люди понимали, что его мать или сам он глухие, их враждебность чаще всего, хоть и не всегда, проходила. Однако раскаянием она никогда не сменялась – только жалостью, что было еще хуже. Теперь почти все в их районе Колсона знали его семью и часто пропускали стадию гнева, но жалость никуда не делась.
Даст ли имплант Скайлар возможность избежать гнева незнакомых людей? Если так, то, возможно, он не так
