Веригиным земляк, – а как ты попадешь в Минск, опять в самоволку?
– Попрошусь в увольнение.
– Кто тебе даст увольнение, все увольнения до конца командировки отменены.
– Ну а в исключительных случаях?
– Ты опять рассчитываешь на меня?
– А на кого же мне еще рассчитывать?
– Хм, – сказал земляк, – умеешь ты скромнягой прикинуться. Но у меня в последнее время с Сундуком неконтакт, он даже намекает на то, что отправит меня в часть, поскольку делать мне здесь нечего… Как будто раньше я чем-то был занят…
– Раньше ему было нужно, чтобы рядом находился свой человек.
– Свой человек, ты что, охренел. У Рапалова свои люди те, кто носят штаны с лампасами…
– Да брось ты, – сказал Веригин, – что-то я ни одного здесь не видел.
– Ты слишком много хочешь видеть, и отсюда все твои беды, сидел бы спокойно, помалкивал бы себе в тряпочку, не расспрашивал бы водителей…
– Да ладно тебе, – сказал Веригин, – нашел тоже шпиона, ну, спросил у водителя, с какой станции он приехал, так все шум подняли… Короче, ты не свой человек Сундуку, а я не шпион… Да?
– Да, – усмехнулся Гвоздилин, – что мне сказать Рапалову?
– Скажи, что я имею адрес и хочу ее навестить… И что я ему по гроб буду обязан… Так и скажи, по гроб. Понял? А потом можно и в часть…
– Для Рапалова мало, что ты по гроб будешь ему обязан. Ему многие обязаны.
– А чего ему надо?
– Подробности о твоих взаимоотношениях с этой девицей.
– Ага, – произнес Веригин, – стало тепло. Значит, он обо мне информацию собирает, и делает это через тебя?
– Да брось ты, какая информация. Просто он не хочет брать на себя лишнюю ответственность. Если бы он не узнал о тебе…
– А что он узнал?
– Что ты хороший человек, он не стал бы брать тебя в командировку.
– А кто ему сказал, что я – хороший человек?
– Я… А ты что-то против имеешь? Ты полагаешь…
– Слава, я ничего не полагаю. Ты поступил правильно, но все же неприятно, когда о тебе кто-нибудь что-нибудь выспрашивает.
– Да брось ты, если бы я не охарактеризовал тебя положительно, ты бы сюда никогда не попал…
– Охарактеризовал, – повторил выражение Гвоздилина Веригин, – ты прямо как замполит… Ну ладно. Попросишь Рапалова?
– Да. Я, пожалуй, прямо сегодня с ним об этом поговорю, скажу, что ты страшно переживаешь, что тебя от караула Антипин отстранил, идет?
– Идет, лишь бы сработало.
– Сработает, я тоже знаю, как подойти к Рапалову, чтобы получить нужный результат.
После доброго дела – спасения земляка от комендантской гауптвахты – я в благодушном настроении обошел вокзал.
На Ярославском я был впервые, за два года моей первой службы я не заглядывал сюда ни разу. А вот на Казанский заходил частенько. В дни летних увольнений, когда тоска по дому была особенно сильной, я ходил туда встречать алтайские поезда: ими обычно ездили в Москву и через Москву черноводцы. В полутысячной толпе спешивших от поезда к вокзалу людей я всегда находил несколько знакомых лиц.
Первое время я подходил к ним, но обжегся об их холодность и равнодушие, и с тех пор созерцал земляков издали и в разговоры с ними не вступал.
Ярославский отличался от Казанского и размерами, и конфигурацией. С узорчатыми решетками на окнах, ажурными шпилями, он, казалось, был принесен из сказки, где главным героем был царь Додон, и только золотого петушка не хватало на спице главного шпиля.
До отправления поезда оставалось почти полтора часа, и я пошел на Казанский. Я уже предвкушал, сколь приятным будет посещение, как вдруг ко мне подошел рядовой с повязкой на руке.
– Товарищ лейтенант, – сказал он, – вас приглашает начальник патруля капитан Аксенов.
Капитан Аксенов, как и положено, отослал патрульных, чтобы не вести разговор в присутствии младших по званию, и, когда мы остались одни, сделал мне замечание: во-первых – я его не поприветствовал, во-вторых – небрит…
Я не стал препираться, потому что тут же выплыло бы «в-третьих». «Виноват, – сказал я, – разрешите привести себя в порядок?»
Капитану это понравилось. Удовлетворенный моей послушностью, он даже улыбнулся, но вспомнив, что находится «при исполнении», согнал улыбку с лица и строго произнес: «Выполняйте».
Откозыряв друг другу, если это слово применимо к отданию чести в шапках, мы разошлись, думая каждый о своем. Я о том, что мне не следует ходить на Казанский, где меня может прихватить другой, менее лояльный патруль. Он – наверное, удивляясь, как могут служить в армии такие старые лейтенанты.
Капитан испортил мне настроение. Я уселся на скамью в углу зала ожидания и стал ждать десяти часов. Когда стрелки стали подходить к двадцати двум, вышел на перрон. У вагона меня ждал старший лейтенант из комендатуры Ярославского вокзала.
– Где вы ходите? – спросил он. – Только что звонили из Домодедово… родственники погибшего приехали, а тела – нет, сопровождающий самовольно уехал на вокзал. Это как понимать?
– Это невозможно понять, лейтенант, – с издевкой ответил я, понизив его в звании, – позвоните в Домодедово, пусть передадут родственникам, чтобы не беспокоились и возвращались домой: и тело, и сопровождающий будут там через семь часов.
Такой наглости старлей не ожидал. Он даже дар речи потерял от возмущения, посмотрел на меня молча и пошел к вокзалу, однако по дороге остыл, обернулся и закричал:
– Я позвоню, чтобы тебя встретили… лейтенант…
– Хорошо, – прокричал я в ответ.
У входа в вагон стояла высокая, тощая, как жердь, проводница в косынке, из-под которой выбивалась прядь крашенных хной волос. Я невольно усмехнулся, вспомнив рассказ Сугробова. Стоило выдумывать проводницу – достаточно приглядеться к какой-нибудь из них повнимательней, и есть готовый типаж.
В купе никого не было. Я уселся на свое «блатное» первое место и стал ждать, когда проводница соберет билеты и выдаст белье. Поезд мягко тронулся и помчался сквозь море огней столицы. Прошло пятнадцать минут, тридцать – проводница не появлялась, а из служебного купе раздавались голоса, и если прислушаться, то можно было расслышать, о чем там говорят.
Хотелось спать, и я сам пошел к проводнице.
– С первого места, – сказал я хозяйке вагона, протягивая билет и рубль, – хочу получить постель и гарантию того, что вы разбудите меня минут за тридцать до станции.
– Разбужу, разбужу, – ответила проводница, но как-то несерьезно и мимоходом. Ей было не до меня: в купе у нее сидел молодой человек недурной наружности, весь приглаженный и аккуратный, как солист эстрады шестидесятых годов. Женщины называют таких кавалерами. Кавалер был сама предупредительность: он бросался исполнять любое поручение долговязой проводницы, и я догадался,
