Опять-таки Аггей Никитич при этом выразился не точно, говоря: я и я; гораздо было бы правдивее ему сказать: я, по настойчивому внушению Миропы Дмитриевны, решился обратиться к Александру Яковлевичу.
"На такое мое ходатайство его превосходительство мне изволил ответить"...
По случаю слова изволил Аггей Никитич имел продолжительный спор с Миропой Дмитриевной, находя, что такое выражение слишком лакейское, и по-солдатски просто бы следовало сказать: "его превосходительство приказал".
- Пишите, пожалуйста, как я вам говорю: я знаю, как пишутся такие письма! - настаивала на своем Миропа Дмитриевна и стала затем прямо диктовать Аггею Никитичу: - "Его превосходительство изволил ответить, что назначение на это место зависит не от него, а от высшего петербургского начальства и что он преминет написать обо мне рекомендацию в Петербург, а также его превосходительство приказал мне..."
- Вот где следует сказать приказал! - заметила Миропа Дмитриевна Аггею Никитичу, который на этот раз, не ответив ей ничего, не переставал писать: "приказал попросить покорнейше и Вас о такой же рекомендации высшему петербургскому начальству".
Егор Егорыч, разумеется, не медля ни минуты, написал к князю Голицыну ходатайство об определении Зверева, и тот через две же недели был назначен на просимое им место. Получив официальное уведомление о своем определении, Аггей Никитич прежде всего сказал о том Миропе Дмитриевне. Оно иначе и быть не могло, потому что во дни невзгоды, когда Аггей Никитич оставил военную службу, Миропа Дмитриевна столько явила ему доказательств своей приязни, что он считал ее за самую близкую себе родню: во-первых, она настоятельно от него потребовала, чтобы он занял у нее в доме ту половину, где жила адмиральша, потом, чтобы чай, кофе, обед и ужин Аггей Никитич также бы получал от нее, с непременным условием впредь до получения им должной пенсии не платить Миропе Дмитриевне ни копейки. Против этого условия Аггей Никитич сильно восставал, ибо он все-таки имел капиталец рублей в пятьсот ассигнациями, имел много вещей, которые можно было продать, но Миропа Дмитриевна и слышать ничего не хотела.
- Неужели же, Аггей Никитич, вы до сих пор не считаете меня вашим лучшим другом, - говорила она прискорбным тоном, - и думаете, что я не готова для вашего спокойствия пожертвовать всем на свете?
- Благодарю вас, - сказал на это майор, пожимая по старой привычке плечами, как будто бы они были еще в эполетах, - но согласитесь, что я не имею никакого права пользоваться вашей добротой.
- Ах, тут никакой нет доброты, тут другое! - воскликнула Миропа Дмитриевна, вспыхнув при этом в лице.
Покраснел также и Аггей Никитич.
- И почему вы думаете, что не имеете права этим пользоваться? присовокупила Миропа Дмитриевна.
Аггей Никитич опять слегка пожал плечами.
- Потому что я мужчина и сам себе должен хлеб добывать, - проговорил он.
- А я женщина и тоже могу зарабатывать для себя и для других! возразила ему Миропа Дмитриевна. - Кроме того, я имею безбедное состояние!.. Значит, об этом и говорить больше нечего - извольте жить, как я вам приказываю!
Аггея Никитича хоть и покоробливало, но он подчинился желанию Миропы Дмитриевны, и таким образом они стали обитать в весьма близком соседстве, сохраняя совершеннейшую непорочность и чистоту отношений.
Когда Миропа Дмитриевна услыхала от Аггея Никитича об его назначении в губернию, то сначала как будто бы и ничего, даже обрадовалась, хотя все-таки слезы тут же заискрились на ее глазах.
- Поздравляю вас, от души поздравляю! - проговорила она.
Затем последовавший обед шел как-то странно, и видно было, что Зверев и Миропа Дмитриевна чувствовали большую неловкость в отношении друг друга, особенно Аггей Никитич, который неизвестно уж с какого повода заговорил вдруг о Канарском.
- Да-с, это был полячок настоящий, с гонором и с душой! - сказал он.
- Кто это такой? - переспросила Миропа Дмитриевна с удивлением и неудовольствием.
- Канарский - польский бунтовщик и революционер, - объяснил Аггей Никитич.
- Но с какой же стати он пришел вам в голову? - продолжала с тем же недоумением Миропа Дмитриевна.
- Да так, случайно! - отвечал опешенный этим вопросом Аггей Никитич, так как он вовсе не случайно это сделал, а чтобы отклонить Миропу Дмитриевну от того разговора, который бы собственно она желала начать и которого Аггей Никитич побаивался. - Мне пришлось раз видеть этого Канарского в одном польском доме, - продолжал он рассказывать, - только не под его настоящей фамилией, а под именем Януша Немрава.
- Что это такое: Януш Немрава? - произнесла насмешливым и досадливым голосом Миропа Дмитриевна.
- Это по-польски значит: неловкий, - пояснил ей Аггей Никитич, - хотя Канарский был очень ловкий человек, говорил по-русски, по-французски, по-немецки и беспрестанно то тут, то там появлялся, так что государь, быв однажды в Вильне, спросил тамошнего генерал-губернатора Долгорукова: "Что творится в вашем крае?" - "Все спокойно, говорит, ваше императорское величество!" - "Несмотря, говорит, на то, что здесь гостит Канарский?" - и показал генерал-губернатору полученную депешу об этом соколе из Парижа!
- Но неужели же его и до сих пор не поймали? - поспешила перебить его Миропа Дмитриевна, от души желавшая этому Канарскому в землю провалиться, чтобы только Аггей Никитич прекратил о нем свое разглагольствование.
- Как не поймать?.. Пойман уж!.. Мне недавно встретился один наш офицер из Вильны и рассказывал, что Канарского сцапали в дороге и он теперь содержится в упраздненном базильянском монастыре[69]... Я держал там иногда караул; место, доложу вам, крепкое... хотя тот же офицер мне рассказывал, что не только польского закала офицерики, но даже наши чисто русские дают большие льготы Канарскому: умен уж очень, каналья, и лукав; конечно, строго говоря, это незаконно, но что ж делать?.. И я бы так же, рассуждая по-человечески, поступал!.. Он не разбойник же в самом деле, а только поляк закоснелый.
- А вот если бы вы попались Канарскому и другим полякам, так они с вами так бы нежничать не стали, извините вы меня! - заметила с озлоблением Миропа Дмитриевна.
- Стали бы! - сказал утвердительно Аггей Никитич. - Поверьте, поляки народ благородный и великодушный!
- У вас все обыкновенно добрые и благородные, - произнесла с тем же озлоблением Миропа Дмитриевна, и на лице ее как будто бы написано было: "Хочется же Аггею Никитичу болтать о таком вздоре, как эти поляки и разные там их Канарские!"
- Нет-с, не все, вы ошибаетесь! - возразил Аггей Никитич и встал, воспользовавшись тем, что обед весь был съеден.
- Куда же вы? Посидите еще со мной и не уходите! - произнесла Миропа Дмитриевна жалобным голосом.
- Не могу, мне еще надобно поразобраться с моими вещами; мундир я тоже думаю заказать здесь, чтобы явиться к Александру Яковличу и поблагодарить его.
Миропа Дмитриевна потупилась, понимая так, что Аггей Никитич опять-таки говорит какой-то вздор, но ничего, впрочем, не возразила ему, и Зверев ушел на свою половину, а Миропа Дмитриевна только кинула ему из своих небольших глаз молниеносный взор, которым как бы говорила: "нет, Аггей Никитич, вы от меня так легко не отделаетесь!", и потом, вечером, одевшись хоть и в домашний, но кокетливый и отчасти моложавый костюм, сама пришла к своему постояльцу, которого застала в халате. Он ужасно переконфузился и бросился было в другую комнату, чтобы поприодеться.
- Не смейте этого делать! - остановила его повелительным тоном Миропа Дмитриевна.
- Но это невозможно! - возразил было Аггей Никитич. - Ваша прислуга может бог знает что подумать!
- Прислуга моя ничего не посмеет подумать! - сказала, величественно усмехнувшись, Миропа Дмитриевна. - Сядьте на свое место!
Аггей Никитич опустился на занимаемый им до того стул, конфузливо спеша запахнуть свой не совсем полный и довольно короткий халат, а Миропа Дмитриевна поместилась несколько вдали на диване, приняв хоть и грустную отчасти, но довольно красивую позу.
- Что же вы тут поделывали?.. Может быть, я вам помешала? - спросила она тоже грустным голосом.
- Я... ничего особенного не делал и очень рад, что вы пришли ко мне... я должен еще заплатить вам мой долг!
И с этими словами Аггей Никитич вынул слегка дрожащими руками из столового ящика два небольшие столбика червонцев, которые были им сбережены еще с турецкой кампании. Червонцы эти он пододвинул на столе к стороне, обращенной к Миропе Дмитриевне.
- Вы мне нисколько не должны, - проговорила она, не поднимаясь с дивана и держа руки скрещенными на несколько приподнятой, через посредство ваты, груди: Миропа Дмитриевна знала из прежних разговоров, что Аггею Никитичу больше нравятся женщины с высокой грудью.
- Миропа Дмитриевна, вы меня этим оскорбляете, - сказал он, как-то мрачно потупляясь.
