- Миропа Дмитриевна, вы меня этим оскорбляете, - сказал он, как-то мрачно потупляясь.
- А вы меня еще больше оскорбляете! - отпарировала ему Миропа Дмитриевна. - Я не трактирщица, чтобы расплачиваться со мной деньгами! Разве могут окупить для меня все сокровища мира, что вы будете жить где-то там далеко, заинтересуетесь какою-нибудь молоденькой (Миропа Дмитриевна не прибавила "и хорошенькой", так как и себя таковою считала), а я, продолжала она, - останусь здесь скучать, благословляя и оплакивая ту минуту, когда в первый раз встретилась с вами!
У Аггея Никитича выступил даже пот на лбу: то, что он смутно предчувствовал и чего ожидал, началось осуществляться. Он решительно не находился, что бы ему такое сказать.
- Впрочем, Аггей Никитич, я вас нисколько не упрекаю; вы всегда держали себя как благородный человек, - говорила между тем Миропа Дмитриевна, - и никогда не хотели воспользоваться моею женскою слабостью, хотя это для меня было еще ужаснее! - и при этом Миропа Дмитриевна вдруг разрыдалась.
Аггея Никитича точно кто острым ножом ударил в его благородное сердце. Он понял, что влюбил до безумия в себя эту женщину, тогда как сам в отношении ее был... Но что такое сам Аггей Никитич был в отношении Миропы Дмитриевны, - этого ему и разобрать было не под силу.
- Любя вас так много, - объясняла она сквозь слезы, - мне было бы нетрудно сделаться близкой вам женщиной: стоило только высказать вам мои чувства, и вы бы, как мужчина, увлеклись, - согласитесь сами!
- Увлекся бы! - не заперся Аггей Никитич, вспомнив многие случаи своей жизни, за которые он после знакомства своего и бесед с Егором Егорычем презирал себя.
- Но я этого не сделала, потому что воспитана не в тех правилах, какие здесь, в Москве, у многих женщин! - текла, как быстрый ручей, речь Миропы Дмитриевны. - Они обыкновенно сближаются с мужчинами, забирают их в свои ручки и даже обманут их, говоря, что им угрожает опасность сделаться матерями...
Аггей Никитич на это только пыхтел; в голове и в сердце у него происходила бог знает какая ломка и трескотня. То, что он по нравственному долгу обязан был жениться на Миропе Дмитриевне, - это было решено им, но в таком случае предстояло изменить постоянно проповедуемой им аксиоме, что должно жениться на хорошенькой! "Но почему же Миропа Дмитриевна и не хорошенькая?" - промелькнула в его голове мысль. Противного и отталкивающего он в ней ничего не находил; конечно, она была не молода и не свежа, - и при этом Аггей Никитич кинул взгляд на Миропу Дмитриевну, которая сидела решительно в весьма соблазнительной позе, и больше всего Звереву кинулась в глаза маленькая ножка Миропы Дмитриевны, которая действительно у нее была хороша, но потом и ее искусственная грудь, а там как-то живописно расположенные на разных местах складки ее платья. Надо всем этим, конечно, преобладала мысль, что всякий человек должен иметь жену, которая бы его любила, и что любви к нему Миропе Дмитриевне было не занимать стать, но, как ни являлось все это ясным, червячок сомнения шевелился еще в уме Аггея Никитича.
- Миропа Дмитриевна, скажу вам откровенно, - начал он суровым голосом, - я человек простой и нехитростный, а потому не знаю хорошенько, гожусь ли я вам в мужья, а также и вы мне годитесь ли?
- Вы мне годитесь, и я вам гожусь, - ответила Миропа Дмитриевна. Может быть, вы иногда будете фантазировать о молоденьких женщинах...
- Нет, я больше не буду фантазировать об этом: я теперь постарел, и мне, главное, одно надо - как можно больше учиться и читать и прежде всего повидаться с Егором Егорычем.
- С Егором Егорычем вы повидаетесь, как мы только поедем на вашу службу, и я вместе с вами заеду к нему и поучусь у него.
- Не мешает это никому! - заметил Аггей Никитич, мотнув глубокомысленно головой.
Конечно, Миропа Дмитриевна, по своей практичности, втайне думала, что Аггею Никитичу прежде всего следовало заняться своей службой, но она этого не высказала и намерена была потом внушить ему, а если бы он не внял ей, то она, - что мы отчасти знаем, - предполагала сама вникнуть в его службу и извлечь из нее всевозможные выгоды, столь необходимые для семейных людей, тем более, что Миропа Дмитриевна питала полную надежду иметь с Аггеем Никитичем детей, так как он не чета ее первому мужу, который был изранен и весь больной.
Ченцов в последнее время чрезвычайно пристрастился к ружейной охоте, на которую ходил один-одинешенек в сопровождении только своей лягавой собаки. Катрин несколько раз и со слезами на глазах упрашивала его не делать этого, говоря, что она умирает со страху от мысли, что он по целым дням бродит в лесу, где может заблудиться или встретить медведя, волка...
- А если встречу, так пристрелю, - у меня с собою ружье двуствольное: одно с дробью, а другое с пулей, - отвечал ей, смеясь, Ченцов.
- Но все-таки бери с собой кого-нибудь! - не отставала от него Катрин. - Ну, хоть управляющего, что ли... Он, конечно, знает здешнюю местность лучше, чем ты!
- Зачем же я буду брать управляющего, когда он вовсе не охотник; кроме того, он завален делами по хозяйству, а я, вдобавок, еще буду таскать его за собой верст по тридцати в день, - это невежливо и бесчеловечно! - возражал ей Ченцов.
- Если он не охотник, пусть ходит с тобой кто-нибудь из людей: между ними множество охотников.
- Ни одного!
- Как ни одного, когда у нас псарей двадцать человек! - воскликнула с удивлением Катрин.
- То псари, а не ружейные охотники: они не понимают этой охоты! И что ж мне за радость водить за собой ничего не понимающего дурака, который будет мне только мешать! - стоял упорно на своем Ченцов.
Тогда Катрин придумала новое средство не пускать мужа одного на охоту.
- Если уж ты так любишь охотиться, - говорила она, - так езди лучше со псовой охотой, и я с тобой стану ездить... По крайней мере я не буду тогда мучиться от скуки и от страха за тебя, а то это ужасно, что я переживаю, пощади ты меня, Валерьян!
- Какая же в июле псовая охота? - сказал ей тот. - Она начнется с осени, а теперь охота на дичь!
- Но ты и дичи ничего не застреливаешь и всегда возвращаешься с пустым ягдташем! - заметила Катрин.
Ченцов при этом покачал головой.
- В ягдташ мой даже заглядывает!.. - проговорил он с досадой. - Ты скоро будешь меня держать, как Людовик XI[70] кардинала ла-Балю[71], в клетке; женясь, я не продавал же тебе каждой минуты своей жизни!
- Как ты не хочешь понять, что это от любви к тебе проистекает! проговорила жалобным голосом Катрин.
- Любовь, напротив, делает людей снисходительными, а не деспотами! возразил Ченцов.
Катрин сама понимала, что она слишком многого требовала от мужа. Добро бы он возвращался домой пьяный или буйный, - ничего этого не было. Ченцов, дома даже, стал гораздо меньше пить; спал он постоянно в общей спальне с женой, хотя, конечно, при этом прежних страстных сцен не повторялось. Словом, все, что делал и говорил муж, она находила весьма натуральным; но непонятный страх и совершенно уверенное ожидание каких-то опасностей и несчастий не оставляли ее ни на минуту, и - увы! - предчувствия не обманывали Катрин. Действительно, над ее головой висела опасность, которая вскоре и разразилась. Дело в том, что Ченцов, по указанию управляющего, отыскал в селе старуху Арину Семенову и достигнул через посредство ее возможности таинственных наслаждений, каковые Арина первоначально устроила ему с одною сельскою девицею, по имени Маланьей; но та оказалась столь бесстыжею и назойливою, что с первого же свидания опротивела Ченцову до омерзения, о чем он объявил Арине; тогда сия обязательная старуха употребила все свое старание и уменье и свела его с тою снохою пчеловода, на которую намекнул ему Тулузов. Бабенка эта действительно оказалась прехорошенькой и премечтательной, так что в этом отношении Людмиле, пожалуй, не уступала. Ченцов увлекся ею до чертиков. Между тем Маланья, побуждаемая главным образом корыстью, ждала с великим нетерпением получить от синьковского барина новое приглашение; когда же такового не последовало, она принялась разведывать, нет ли у нее соперницы, и весьма скоро дознала, что барин этот стал возжаться с своей крепостной крестьянкой из деревни Федюхиной. Прежде всего Маланья прибежала к старухе Арине, разругалась с ней, почесть наплевала ей в глаза, говоря, что это ей, старой чертовке, а также и подлой Аксютке (имя мечтательной бабенки) не пройдет даром! Все это старуха Арина скрыла от Ченцова, рассчитывая так, что бесстыжая Маланья языком только брешет, ан вышло не то, и раз, когда Валерьян Николаич, приехав к Арине, сидел у нее вместе с своей Аксюшей в особой горенке, Маланья нагрянула в избу к Арине, подняла с ней ругню, мало того, - добралась и до Ченцова.
- Так барину поступать нехорошо! - заорала она, распахнув дверь в горенку. - Коли я теперича согласилась с вами, так зачем же вам брать другую?.. Что же я на смех, что ли, далась? Я девушка честная, а не какая-нибудь!
