Генерал с недоумением смотрел на Федора Михайловича, и видел Федор Михайлович, что хочет и не может подать ему руку старый генерал. Он нахмурился.
— Видите… У нас здесь корпусный штаб… Это совершенно нас не касается. Я не знаю…
К нему на выручку поспешил молодой худощавый офицер с погонами кавалерийского полковника, исполнявший, по-видимому, обязанности начальника штаба генерала.
— Вам, — сказал он, — надо обратиться на Багговутовскую, дача N 46, там организована или будет организована особая комиссия по исследованию причин, почему оставались в советской России генералы — там все разберут…
Федор Михайлович поклонился и вышел. На дворе он застал оживление. Несколько добровольцев-солдат привели пленных красноармейцев и, окруженные толпой любопытных дачников и дачниц, громко о чем-то говорили. Федор Михайлович прислушался.
— Генерал Юденич сюда едет, — говорил молодой солдат.
— Теперь едет. Он тады бы поехал, когда Гатчину брали. Нет, братики мои, Родзянко — вот это герой! Вот и часа тому нет, прикатил на автомобиле и прямо у цепь. Подошел, — а пули так и роют. Я целюсь, он глядить. В весь рост стоит. Как заколдованный. Стрелил. Он в бинокль глядить. "Не попал, — говорит, — сукин сын! Давай ружье". Дал. Он лег. Полы шубки распахнулись, выцелил. Бьеть!.. Вот это генерал! Этому армией командовать… Рядом лежить Барсов, пуля шмякнула подле, — он заплакал. А Родзянко ему говорит: "Ты кто такой?" — "Я, — говорит, — крестьянин". — "Что у тебя есть?" — "Ничего у меня нет, в батраках служу". — "Так! А у меня, — говорит Родзянко, — шесть домов в Петербурге, конный завод, много чего — и то не боюсь. Ты помрешь — ничего не оставишь, а я помру — все сгинет, а мне не страшно". Тот и плакать перестал. Тут командир полка к нему подползаит, для рапорта, значит. А он говорит: "Ведите цепи вперед, наступление делать будем", — и сам пошел с нами… Вот это командующий армией… А то Юденич! Мы не слыхали такого…
"Да, — подумал Федор Михайлович, — легенда о всаднике на белом коне, примеры Скобелева крепко живут в русском народе, и не могут их вытравить ни танки, ни броневые поезда, ни броневики, ни пулеметы. Солдат требует от начальника безрассудной храбрости, и много надо такта и согласия между Родзянкой и Юденичем, чтобы примирить молодой задор солдата с мудростью начальника…"
На Багговутовской, в указанном доме, штаба не оказалось. Бравый солдат, ординарец, распоряжавшийся на дворе, сказал, что генералов и офицеров ожидают из Ямбурга только ночью и навряд ли какая бы то ни было комиссия будет работать раньше трех-четырех дней.
— Надо же разобраться им, как следует, — говорил солдат, зорко вглядываясь в лицо Федора Михайловича.
— Тут грязи — не приведи Бог, сколько. Коммунистический клуб здесь был… Ну, вы, попроворней справляйтесь, — прикрикнул он на двух женщин полуинтеллигентного вида, мывших полы и вышедших на крыльцо с ведрами и мокрыми тряпками.
Федор Михайлович опять сходил в штаб, добился дежурного адъютанта и заставил его записать его гатчинский адрес. Он думал о Наташе. Он знал, что Наташа бросится искать его в штабе.
В воскресенье, 13 октября, в соборе по приказанию начальства служили торжественную литургию, а после нее — молебствие о даровании победы. После молебна по Гатчине пошел крестный ход. Несли мощи Иоанна Крестителя, покровителя Гатчины.
Шел дождь со снегом. Холодный ветер рвал тяжелые языки пестрых хоругвей и трепал волосы духовенства. Толпа гатчинцев шла за крестным ходом. Мрачное молчание было в толпе. Веры в победу не было. В крестном ходе и молебном пении видели бессилие воинской силы. Шли с разорванными отчаянием сердцами. Знали, что будет, если белые покинут Гатчину.
Из Царского села и Павловска пришли беженцы и рассказывали, как избивали женщин и детей за сочувствие белым. Корпус графа Палена отошел к Таицкому водопроводу. Знаменитая по маневрам Кавелахтская позиция была сдана без боя. Печорский полк, потерявший командира и офицеров, бежал от Ропши, оставив две пушки и грузовик со снарядами. Матросы и красноармейцы заняли Кипень и продвигались к Пудости, грозя отрезать Гатчину с запада.
Растерянны, бледны и печальны были лица обывателей. Кто заискивал перед штабными, ища места в поездах, идущих на Ямбург, кто предавал себя воле Божией.
Федор Михайлович с Декановыми обошел за крестным ходом Гатчину, вернулся домой и, сидя у окна, смотрел, как текли потоки воды по стеклам и ветер гнул кусты акации, срывая с них последние желтые листочки. Крупная снежинка падала на окно, из белой становилась прозрачной, узором ложилась по стеклу и растекалась струею.
— Вы как надумали, Федор Михайлович? — спросил Деканов.
Он стоял у холодной печки и курил.
— Что надумал? — отрываясь от окна, сказал Федор Михайлович.
— А вот насчет драпа. По всему видно, что будут отходить. Я нашел в штабе старого приятеля, и он не только обещал меня предупредить, но и в штабном вагоне оставит места для всех нас. Я и вас записал с нами.
— Благодарю вас. Но, вы знаете… Я ожидаю сюда из Петербурга жену.
Ветер тряс оконными рамами, и из-за стекол дули его струи, холодя Федора Михайловича. За стеной госпожа Твердоносова препиралась с Екатериной Петровной.
Верочка подошла к Федору Михайловичу и сказала настойчиво:
— Федор Михайлович… Вы пойдете с нами. Федор Михайлович поднял глаза на девушку. Она, прекрасная в своей молодости, свежая, чистая, в коротких кудрях, стояла у окна. Темные глаза смотрели ему в душу. Федор Михайлович понял, что в них была тревога за него, случайного спутника их беженской жизни. По-детски чисто, по-женски красиво, по-христиански свято Верочка полюбила вдумчивого, серьезного, так много пострадавшего генерала и не хотела его гибели. Она чувствовала, что, если за целую неделю Наталья Николаевна не смогла выбраться из Петербурга и добраться в Гатчину, она или погибла, или никогда не выберется оттуда.
Она еще глубже посмотрела в глаза Федору Михайловичу и повторила:
— Вы поедете с нами…
В час ночи к Декановым постучали в окно. Федор Михайлович слышал, как Деканов спросил:
— Сейчас?..
— Да, сейчас. Когда тронемся, не знаем. А лучше сейчас.
Деканов вошел к Федору Михайловичу.
— Гатчину приказано эвакуировать, — сказал он. — Одевайтесь, Федор Михайлович. Идем.
Идти куда-то было надо. Нельзя было оставаться у госпожи Твердоносовой, когда эвакуировали Гатчину. Федор Михайлович это понимал. Он оделся и пошел с Декановыми.
Дождь перестал. Полна сырых испарений была ночь. Небо, покрытое тучами, нависло низко. За путями расстилалось гатчинское военное поле. Его пустынные просторы холодили душу страхом неизвестного.
Штабной поезд, переполненный беженцами с увязками, корзинами и чемоданами, стоял на третьем пути в ожидании паровоза. Паровоз пошел на Таицы забрать вагоны с патронами и не возвращался. В вагоне 3-го класса, где устроились Декановы, было темно. Свечей не было.
Кто-то из штабных тревожным, громким шепотом, слышным по притихшему вагону, сообщал по секрету, что колонны красных обнаружены у Витина, а их кавалерия уже захватила Волосово.
— Могут быть большие неприятности, — шептал штабной. — А наготове ли у вас, господа, винтовки? Кто, господа, у нас комбатанты? Ну да, если потребуется, и женщин надо вооружить.
— Я полагаю, — отвечал ему другой, — необходимо на площадки и в коридорах поставить часовых от команды контрразведчиков. Мало ли, кто мог тут сесть. Вы сами понимаете.
— Понимаю… Понимаю… — шептало начальство. — И, знаете, света надо. Темнота способствует панике.
— Сейчас достанем лампу.
Принесли большую столовую лампу, установили ее на каких-то ящиках и зажгли.
— Только, господа, ради Бога, будьте осторожнее. Наделаете пожара, это будет хуже всяких красных в Волосове, — спокойно сказал маленький генерал с бледным лицом и с черной бородкой.
Он один был спокоен и не вооружался.
Верочка заметила, что Федора Михайловича не было. Он принес их вещи, помог им устроиться и куда-то ушел. Она вышла на площадку и спустилась на низкую платформу. Тускло горели фонари. Мокрый песок хрустел под ногами. На краю площадки, в петербургском направлении, спиной к ней стоял человек в черном пальто и круглой шапке… Федор Михайлович…
Ей стало бесконечно его жаль. Она знала Наталью Николаевну, суровую, неприступную красавицу, не тронутую петербургской сплетней.
— Ждете? — спросила Верочка, подходя к Федору Михайловичу.
— Да, жду, Вера Николаевна, — не оборачиваясь, отвечал Федор Михайлович.
— Почему, Федор Михайлович, вы думаете, что она придет?
— Она обещала в Гатчину, — глухо проговорил Федор Михайлович.
