с ними в разговоры. А неделей позже, когда их везли на ферму, где они работали, местные жители выкрикивали им вслед оскорбления. Жена фермера, миссис Джонс, больше не угощала их чаем после обеда. Коллективное чувство вины охватило многих заключенных, даже молодых парней, всего восемнадцати-девятнадцати лет от роду, которые знали только диктатуру и войну. Себастьян сильнее, чем когда-либо, тосковал по Элиз. Мысль о том, что она осталась одна, да еще узнает об ужасах расправы над ним, а потом решит, что его убили, беспокоила его. Он должен был поскорее выбраться из плена, должен был найти ее.
Эштон-ин-Мейкерфилд, сентябрь 1945 года
Себастьян
Германия окончательно капитулировала 8 мая. И уже наступил сентябрь. Но Себастьян все еще находился в плену. Он-то думал, что военнопленных освободят, как только закончатся боевые действия. Всей душой он стремился во Францию, к Элиз. Последние четыре месяца он писал ей каждую неделю, и ни на одно письмо ответа не получил. Он пытался связаться и с Янником ле Бользеком, но и тот не откликнулся. Ему нужно было выяснить, что с ними произошло.
– Идешь играть в футбол? – Ганс подтолкнул его локтем.
– Позже. Сначала в библиотеку. Хочу посмотреть газеты. Тебе тоже не помешало бы.
– Конечно. – Ганс немало удивил его. – Почему бы нет? – Он залпом выпил свой чай. – Боже, какой горький!
– К этому чаю нужен сахар. Добавь хотя бы немного молока.
– Никогда не привыкну к этому пойлу. – Ганс встал из-за стола. – Тогда давай, погнали. У нас полчаса, прежде чем эта компания управится с завтраком.
Остальные заключенные все еще сидели, склонившись над мисками, медленно пережевывая безвкусную кашу. Себастьян собрал свою грязную посуду и понес ее на кухню. Ганс последовал за ним.
– Увидимся на игре позже, – сказал Ганс приятелю, дежурному по кухне.
– Как только уберу тут все за вами.
Себастьян и Ганс вышли на солнечный свет и направились в маленькую библиотеку в задней части британских казарм. На самом деле библиотекой громко назывались три полки с подержанными книгами, подаренными местными жителями, да пара выцветших плоских подушек на полу. Но зато туда доставляли прессу. Себастьян взял свежий номер журнала «Панч» [113] – одного из своих любимых, с красочными карикатурами, высмеивающими все и вся. В Германии расстреляли бы и за меньшие преступления. Он уселся на подушку, подтянув колени к груди, и открыл журнал.
– Ты только посмотри. – Себастьян подождал, пока Ганс устроится рядом. – Это невероятно.
– Что там? – Ганс скрестил ноги, расстилая газету «Телеграф» на бетонном полу.
– Они критикуют собственного премьер-министра.
– Да, им это позволено. – Ганс рассеянно перевернул первую страницу своей газеты. – И что говорят?
– Что он должен отпустить нас, военнопленных. Это прописано в Женевской конвенции. – Себастьян зачитал текст из журнала. – Военнопленные должны быть репатриированы по прекращении военных действий.
Ганс глубоко вздохнул.
– Разве они не прекратились еще несколько месяцев назад?
Себастьян читал дальше:
– Но премьер-министр Эттли говорит, что это не закон, а, так сказать, совет. Просто директива. – Он нахмурился. – Неужели так и есть? Разве Женевская конвенция – всего лишь директива?
– Не знаю. – Ганс пожал плечами. – Думаю, что да. Если там написано.
– Эттли говорит, что страны, пострадавшие от нацистов, имеют право на компенсацию – военные репарации. А труд военнопленных – это и есть компенсация. – Себастьян закрыл журнал.
– Что? Так мы теперь – компенсация. – Ганс горько рассмеялся. – Мы слишком усердно работаем. В этом наша проблема. Мы слишком хорошо выполняем приказы. – Он взглянул на Себастьяна. – Но знаешь, держу пари, что кормежка здесь лучше, чем в Германии.
– Как долго они могут держать нас здесь? – Себастьян услышал отчаяние в собственном голосе. Ради всего святого, ведь он даже не знал, жива ли Элиз! Не проходило и дня, чтобы он не думал о ней.
– Ганс. – Себастьян встал. – Ты продолжай без меня. Я хочу кое-что спросить у коменданта.
– Надеюсь, ты не собираешься цитировать ему Женевскую конвенцию.
– Увидимся позже, Ганс. – Себастьян вышел из библиотеки и зашагал по свежескошенной траве к британским казармам, где один раз постучал в дверь коменданта.
– Да?
Себастьян вошел в кабинет и коротко кивнул.
– Доброе утро, господин комендант.
Комендант откинулся на спинку стула, глядя на Себастьяна поверх очков.
– Чем могу помочь?
– Господин комендант, у меня вопрос. Пожалуйста, позвольте.
– Да?
– Когда нас освободят, господин комендант? – выпалил он, прежде чем его покинуло бы самообладание.
В комнате воцарилась тишина, пока комендант холодно смотрел на Себастьяна. Наконец он заговорил:
– Я не получал никаких инструкций относительно вашего освобождения.
Себастьян собрался с духом.
– Но, господин комендант, военные действия закончились несколько месяцев назад…
– Я хорошо осведомлен об этом. – Комендант оборвал его на полуслове. – Но как уже сказал, я не получал никакой информации относительно вашего освобождения. Это все?
– У вас есть какие-нибудь соображения на этот счет, сэр?
– Нет. – Комендант встал и, обогнув стол, распахнул дверь, давая понять, что Себастьяну пора.
– Благодарю вас, сэр. – Себастьян бросил на него последний взгляд, прежде чем уйти.
Ему расхотелось играть в футбол. Разочарование и чувство собственного бессилия разъедали душу. Теперь он находился во власти британцев, и какими бы справедливыми и дружелюбными они ни казались, все еще оставался их пленником. Досада переросла в гнев, и он начал мыслить как заключенный, задумываясь о побеге.
Когда они работали на ферме Джонсов, за ними не вели постоянного наблюдения. Поскольку ферма была маленькая, туда определили только Ганса и Себастьяна. Вместе с ними трудился и сам мистер Джонс, но иногда ему нужно было по каким-то делам съездить в город. Правда, на ферме оставалась миссис Джонс, которая снова стала приносить им по чашке чая во второй половине дня. Да и три дочери Джонсов, казалось, вечно торчали на улице – стирали белье или просто гуляли по полям, гонялись друг за другом или качали младшую на качелях, свисающих с раскидистого дуба. Они частенько поглядывали на Себастьяна и Ганса – сначала застенчиво, но потом одна из старших стала приветственно махать рукой, что вызывало смех у сестер. Нет, бесполезно было пытаться сбежать оттуда средь бела дня; слишком много пар глаз наблюдало за ними. Лучше бы сделать это ночью, под покровом темноты.
Эштон-ин-Мейкерфилд, декабрь 1945 года
Себастьян
Последние несколько недель Себастьян прятал вилку в ботинке. Как только появлялась возможность, он обходил лагерь по периметру в поисках места, скрытого от посторонних глаз, где можно было бы сделать подкоп под колючую проволоку. Он нашел такое место за одним из бараков. И
