— Мама! Мама! — позвала она. — Не пора ли нам отправлять наших молодых на вокзал? И потом еще, — прибавила она вполголоса, подойдя поближе и очень деловито, — может быть, вы хотите поручить мне сделать наставление новобрачной? Так, пожалуйста, не стесняйтесь…
Мать посмотрела на нее с искренним испугом.
— Что с тобой делается? Ты красная как рак, мокрая, лохматая…
— Вот-вот, это та самая девочка! — закрякала оказавшаяся рядом та самая длинная дама, которой Таня потрясла на ходу руку так дружески и ловко, как настоящая старшая в доме и притом светская девушка.
— Вот эта самая! — продолжала крякать дама и смотрела на Таню тухлыми желтыми глазами.
Мама покраснела и, крепко нажимая на Танино плечо, двинула ее к двери.
— Вы совершенно не умеете себя вести, сударыня, — шипела она. — Все на вас жалуются. Вы вывернули мороженое на платье Варвары Петровны, матери Лидочкиного мужа. Лидочкиной belle mere[53]. Лидочка чуть не плачет. Вы носитесь, как пьяная. Я сейчас разыщу няню, и она отвезет вас домой, а завтра мы поговорим как следует. Буба маленькая, а ведет себя прилично. Няня! Одевайте ее и увозите. Спасибо, утешила мать для праздника. Бесстыдница!
Няня в ужасе всплеснула руками.
А около няни стояла Буба и громко сопела от стыда и жалости.
Они готовились вместе к баню[54]: Ира, Лена, Варя и Женя Мурыгина. Так почему-то называли — всех просто, а к Жене непременно прибавляли фамилию. Женя Мурыгина.
Собирались то у Иры, то у Вари. Лена и Женя Мурыгина жили далеко — одна в Нейи, другая на Репюблик. Удобнее всего было у Вари, потому что там никогда никого не было дома. Барина маменька бегала по портнихам и по чаям, в шкафу всегда стояла коробка с шоколадом, и был отличный граммофон, так что можно было со всеми удобствами заниматься науками.
Приходили с книжками и всегда с твердым намерением «на этот раз серьезно приналечь». Но Варя встречала гостей веселым визгом и радостной вестью:
— Старуха укатила танцевать!
В буйном восторге вся ученая компания принималась откалывать негритянские танцы, после которых можно было только повалиться всем на ковер и пищать от изнеможения.
— А как же башо? — вдруг вспоминала бестактная Лена.
— Башо? Башо! Башо…
— Ну что ж, мы ведь делаем все, что можем, — разумно успокаивала подруг деловитая Женя Мурыгина. — Мы учимся. Не наша вина, если мы провалимся.
— Ах, только бы всем вместе! — мечтала Лена — компанейская душа.
— Чего нам проваливаться. Костя Рюхин выдержал, уж такой кретин.
— Пустяки.
Варя бежала за конфетами.
— Откуда столько? — радостно визжали подруги.
— Старухе вздыхатели привозят. Она не ест, чтобы не потолстеть.
— А вот уж я не боюсь потолстеть, — заявляла пухлая Ира. — Я такая нервная, что достаточно мне один вечер кое о чем подумать, чтобы я сразу пять кило потеряла. Честное слово!
— Знаю, знаю, о чем подумать, — запела Лена.
— И я знаю, — закричала Варя. — О Борисе! Ведь правда, о Борисе?
— Ничего подобного, ничего подобного, — краснея и смеясь, защищалась Ира.
Они все были дружно влюблены в Бориса, «адски» интересного молодого человека, будущего великого артиста. Он уже два раза выступал в пьесе «Орленок». Роль была довольно ответственная — он рычал за сценой, изображая стоны умирающих. Оклад был не очень большой — около семи франков за вечер. Но ведь никто и не начинает с шаляпинских гонораров. Все-таки это шикарно — играть на французской сцене. Сколько завистников!
— Неужели он так хорошо знает французский язык?
— И неужели дирекция не замечает его акцента?
Пусть злятся. Перед Борисом открыта дорога к славе.
Он даже раз изображал в фильме какую-то толпу студентов. Все друзья побежали в синема смотреть. Но проклятый режиссер почему-то вырезал весь кусок, где был снят Борис. Ужасно глупо. Никогда они не поймут, что именно притягивает публику. Идиоты.
— Сегодня у нас обедает какой-то новый тип, — сказала как-то Варя подругам. — Должно быть, интересный, потому что старуха волнуется с утра. Звонила к Прюнье, чтобы прислали буйябез, и сама покатила выбирать закуски.
— А кто же он такой — артист? — спросила Женя Мурыгина.
— Нет, какой-то очень умный господин. Какой-то Рыбаков.
— Рыбаков? — воскликнула Лена. — Если Рыбаков, то я как будто о нем слышала, папа говорил. Очень умный, начитанный, страшный оратор. Он, кажется, масон и все такое.
— Масон? — заинтересовалась Женя Мурыгина.
— А что же они делают, масоны?
— Ну, это трудно тебе так сразу объяснить. Масоны — это такая духовная организация, вольные каменщики. Страшно интересно. Только они не имеют права никому ничего рассказать.
— Да разве ты не помнишь, у Льва Толстого, Пьер стал масоном, — вставила Варя. — Он еще из-за этого подарил Наташе Ростовой перчатки. Помнишь? У них такой закон, что, когда постригся в масоны, то сейчас же обязан купить перчатки той даме, в которую он влюблен.
— Неужели перчатки? — вдруг заинтересовалась пухлая Ира. — И хорошие перчатки?
— Наверное дрянь, — решила Варя. — Разве мужчины понимают что-нибудь в перчатках.
— А больше ничего не дарят? — допытывалась Ира. — Чулки не дарят?
— Ха-ха-ха, — покатилась Лена. — Нет ли такого сообщества, которое дарит лифчики. У меня всегда лифчики лопаются.
— Господи! — ахала Ира. — До чего мне хочется повидать настоящего масона!
— Ну, еще бы, — согласилась Варя. — Это всем интересно. Знаешь, у них есть особый знак, по которому они друг друга узнают: вот он с кем-нибудь знакомится, сейчас и сделает знак, и ждет, чтобы тот ответил.
— А какой же это знак?
— Этого никто не знает. Это известно только посвященным.
— Ну, а если ему ответят, тогда что?
— Ну, тогда он сейчас же без стеснения начнет говорить обо всяких тайнах.
— Господи! — вопила пухлая Ира. — Если бы только как-нибудь узнать этот знак. А ведь можно будет его обмануть: следить за всем, что он сделает, и сейчас же делать то же самое. Например, вдруг он тряхнет как-нибудь особенно головой. Понимаешь? И я ему в ответ сейчас же тряхну. Он как-нибудь притопнет — и я притопну. Он присвистнет — и я присвистну. Очень просто.
— Ну, это трудно, — сказала Женя Мурыгина. — Он еще подумает, что ты его передразниваешь.
— Какая ты смешная! Ведь масонский знак должен быть какой-нибудь особенный, чтобы его посвященный человек мог заметить.
— Говорят, они как-то особенно жмут руку, — сказала Лена.
— Мне бы только познакомиться, — томилась Ира, — я бы уж все разузнала. А что, он интересный на вид?
— Папа говорил, что пожилой, бородатый.
— Бородатый? — разочарованно протянула Ира и тут же прибавила решительно: — Все равно, пусть. Лишь бы масон.
— Слушай, — надумала Варя, — оставайся обедать. Вот и познакомишься.
— А как же дома, будут беспокоиться.
— Мы позвоним по телефону. Понимаешь? Экзамен, мол, на носу, некогда дома сидеть.
— Ангел! Бог! — взревела от восторга пухлая Ира.
— Все оставайтесь, — разошлась хозяйка.
Визг, писк, восторг, негритянские танцы.
К самому обеду приехала «старуха». Старуха была молодая, очень красивая и элегантная дама, до того занятая своими сложными делами, что, кажется, даже не вполне понимала, что ей толкует дочь о своих подругах.
— Да, да! — ответила она. — Пусти меня скорей переодеваться.
Звонок. Приехал масон.
Девчонки сбились в кучу, как стадо овец в буран.
— Хи-хи! — слышалось сдавленное, испуганное и нервное.
Шепот:
— Наблюдай за знаком.
— Иру посадить рядом.
— Хи-хи! Ну, идемте.
Масон оказался плотный, красный, пожилой, но без бороды.
— Значит, побрился! — шепнула Лена. — Это он, только побрился.
— Иру вперед.
Масон между тем очень галантно целовал ручку хозяйке и рассыпался в комплиментах.
Повернувшись к столу, он вдруг увидел четыре пылающих лица и восемь испуганно-счастливых глаз, вперившихся в него, увидел и всплеснул руками:
— Какой цветник юности! — воскликнул он. — Какая прелесть! Это все ваши? — спросил он хозяйку.
— Что за вздор, — обиделась та под веселый визг девчонок.
Пухлая Ира, подталкиваемая подругами, села рядом с гостем.
— Это моя подруга. Она хочет непременно сидеть рядом с вами, — рекомендовала ее Варя и прибавила: — Она очень серьезная и мистическая.
После этих слов Лена не удержалась и совсем некстати взвизгнула.
— Прелесть, прелесть! — повторял масон, разглядывая Иру самым бесцеремонным образом.
Подруги напряженно наблюдали, ожидая знаков. Но масон отвернулся и стал усиленно ухаживать за хозяйкой, только изредка бросая вполголоса несколько слов своей пухлой соседке. Но с той делалось прямо что-то неладное. Она тоже отвечала ему вполголоса и была, казалось, ужасно чем-то смущена: краснела пятнами, виновато улыбалась дрожащими губами, изредка нервно смеялась, проливала вино на скатерть, тыкала вилкой мимо тарелки и один раз даже как-то испуганно пискнула.
