бы постарела, стала ниже ростом и не такой красивой.
– Извини, что давно не заглядывал.
– Я все понимаю. У тебя своя жизнь.
Появился Джим, высокий, подтянутый.
– Неряха! Да ты привел нашу давно потерянную сестру!.. Как жизнь, Сьюзан? – Он похлопал Боба по плечу, коротко обнял Сьюзан. – Как тебе город?
– Сьюзан, у тебя испуганный вид, – сказала Хелен.
Сьюзан спросила, где туалет, скрылась за дверью, села на край ванны и заплакала. Они ничего не понимали. Проблема была даже не в городе, который Сьюзан ужасно не понравился. Он выглядел нелепо, как переполненная народом ярмарка, растянувшаяся на многие километры, – залитое бетоном поле, дороги, идущие не по земле, а под ней. На всем здесь был налет безвкусицы – воняющие мочой лестницы в подземку, покрытые мусором тротуары, кляксы голубиного помета на статуях, облитая золотой краской девушка в парке… Нет, Сьюзан пугал не город. Ее пугали собственные братья.
Она их не узнавала. Это не Боб и Джим из ее детства. Как они могут так жить? Боб фактически поселился в гостинице, входная дверь была не чем иным, как выходом в коридор с ковровой дорожкой, вдоль которого шли двери в другие такие же номера. А внизу стоял швейцар в униформе, задача которого состояла в том, чтобы не пускать в дом бродяг и толкать вращающуюся дверь. Это ужасно, человек не должен так жить. Боб недоумевал: разве ей не нравится вид на реку? А ей неинтересно любоваться рекой где-то там внизу, как из окна самолета. Однако потом случилось самое неожиданное: Боб вдруг заговорил о запретном, о гибели отца!.. Сьюзан не знала, что думать, ей от всего этого было физически плохо.
Даже после того, как братья уехали из Ширли-Фоллз, они оставались ее братьями. Но не теперь. Сморкаясь в туалетную бумагу, Сьюзан чувствовала, что ее вселенную перекосило. Она осталась совершенно одна, у нее был только сын, которому она уже не нужна. А дом, в который ее привели сейчас!.. Сьюзан умылась, открыла дверь и вышла. Джим вырастил здесь троих детей, устраивал званые ужины. Сьюзан представляла все это, пока шла в гостиную. Здесь они семьей праздновали Рождество, здесь он с утра по выходным слонялся в пижаме, бросал газеты на журнальный столик, по вечерам с женой и детьми смотрел телевизор – все здесь, в этом месте, ничуть не похожем на дом! Это не дом, а помещение для мебели. Музей с высокими потолками. И тут темно! Кто станет жить в таком темном месте, среди резного дерева и антикварных люстр? Кто согласится так жить?
А они ей что-то говорили, Хелен звала наверх, на экскурсию, – мол, так интересно посмотреть, как живут другие, вот тут у нас гардеробная; она, Хелен, единственная женщина во всем городе, у мужа которой больше одежды, чем у нее самой. И ряды костюмов, как в магазине, и зачем-то окно, словно одежда будет любоваться видом, и огромное, высоченное зеркало во всю стену. Сьюзан пришлось увидеть себя – бледную седую женщину в мешковатых черных брюках. Хелен же в зеркале смотрелась маленькой, аккуратной и безупречной, трикотажное платье сидело на ней идеально, и где она научилась так одеваться?
Да, вселенную перекосило. Очень страшно, когда уходит то, что считаешь частью себя. Страшно, когда нет ни отца, ни матери, ни мужа, ни братьев, а сын…
– Сьюзан! – Голос Хелен прозвучал резко. – Может, что-нибудь выпьешь?
* * *
В саду Боб со Сьюзан сидели рядом на кованой железной скамейке со стаканами газировки. Хелен устроилась на краешке садового стула, нога на ногу, в руке большой бокал вина, налитый почти до краев.
– Джим, сядь, – велела она.
Муж ее бродил кругами: то рассматривал зеленые розетки хосты или побеги лилий (хотя его никогда не волновало, что растет в саду), то прислонялся к колонне под нависающей террасой, а один раз даже зачем-то ушел в дом и вернулся с пустыми руками.
Хелен казалось, что она никогда в жизни не была так зла. Здесь и сейчас происходило что-то очень, очень неправильное, она не знала, что именно, но могла сказать одно: никто и не пытается как-то помочь делу, и почему-то из четверых взрослых людей именно она должна стараться поддержать разговор. Легче всего было обвинять во всем Сьюзан, и Хелен так и делала. Сутулость золовки, ее бесформенная дешевая водолазка в катышках по низу – они наводили на Хелен тоску и вызывали приливы жалости, и все это бурлило у нее внутри, и голова шла кругом от такого многослойного гнева.
– Джим, ты сядешь? – повторила она.
Джим бросил на нее озадаченный взгляд, как будто его удивила резкость ее тона.
– Сейчас, только за пивом схожу. – И он снова скрылся в доме.
Ветви деревца над головой Хелен были усыпаны мелкими зелеными сливами.
– Вы только посмотрите, сколько в этом году слив. А прошлым летом почти не было. С фруктовыми деревьями всегда так, год на год не приходится. Вот радость местным белкам, будут животы набивать.
Близнецы со скамьи глядели на нее без всякого выражения. Боб из вежливости отхлебнул газировки; брови у него были приподняты, на лице застыла покорность судьбе. Сьюзан тоже поднесла к губам стакан и отвела взгляд от Хелен, словно говоря: я не слушаю тебя, Хелен, меня бесят твой огромный дом и дурацкий клочок земли, который ты называешь садом, твоя здоровенная гардеробная и здоровенный гриль, ты просто богатая потребительница из Коннектикута, материалистка современного мира.
Хелен читала все это на лице у Сьюзан, и на ум ей пришло слово «деревенщина». Она вдруг ощутила сильнейшую усталость. Хелен не хотела называть Сьюзан деревенщиной, не хотела быть такой злобной, не хотела, чтобы в голове у нее вертелись такие оскорбительные слова, – и как только об этом подумала, в мыслях тут же возникло слово «ниггер». Такое уже случалось раньше. Ниггер, ниггер, ниггер, как будто ее разум страдает синдромом Туретта и повторяет ужасные слова, не в силах остановиться.
– Вы их едите? – спросил Боб.
За спиной у Хелен открылась дверь, и вышел Джим с бутылкой пива.
– Кого, белок? – переспросил он, подтянув к себе садовый стул. – На гриле жарим.
– Сливы. Вы эти сливы едите?
– Нет, они слишком горькие, – ответила Хелен.
Она думала: я не обязана их развлекать. Хотя, конечно, на самом деле именно обязана.
– Ты похудел, – сказала она Бобу.
Тот кивнул:
– Я перестал пить. Помногу.
– Почему ты перестал пить? – Хелен услышала обвинительные нотки в своем голосе и заметила, как Боб покосился на Джима.
– Вы такие загорелые, – проговорила Сьюзан.
– Они всегда загорелые, – заметил Боб.
Хелен подумала, что ненавидит их обоих.
– Мы недавно ездили к Ларри в Аризону, вы разве не знали?
Сьюзан опять отвернулась, и Хелен подумала, что это уже переходит все границы – не поинтересоваться делами племянника только потому, что родной сын сбежал из дома.
– Как Ларри? – спросил Боб.
– Прекрасно.
Хелен
