Человек маркизы - Ян Вайлер

На журнальном столике на террасе лежали несколько брошюр. Хейко сидел в кресле, широко расставив ноги, со стаканом белого вина и ждал нас. Я села, мама готовила себе ещё один джин с тоником. Хейко взял слово, это ведь была наверняка его идея.

– Ким, мы долго над этим думали. И это решение далось нам нелегко. Но мы оба полагаем, что нам надо здесь кое-что изменить.

Я попыталась бросить взгляд на каталоги, но ничего не смогла по ним угадать.

– Что так дальше дело не пойдёт, было изначально ясно. После того, что произошло. Мы больше не могли бы жить под одной крышей. Я думаю, ты с этим согласишься.

К чему же он всё это ведёт? Я посмотрела на маму, но она полностью сосредоточилась на том, как плавают в её стакане кусочки льда.

– Поэтому мы с твоей матерью решили, что для нас всех будет лучше, если ты переедешь в интернат.

– Что?

– Мы пересмотрели много разных учреждений и в конце концов выбрали вот это. – Он взял лежащий сверху проспект и бросил его мне.

– А я? Меня вы даже не спросили? – крикнула я. Ни за что. Я не хотела туда. Меня решили устранить. Опять. Теперь навсегда. Объявление войны. Я тут же переключилась на оборонительный огонь. И одновременно чувствовала полное бессилие. Значит, это было решено давно. Это ни у кого даже не вызвало возражений. Единственное, что я могла сделать, это прямо сейчас превратить жизнь Микулла в ад. Или покориться.

– Нет! – крикнула я, отшвырнула брошюру в сторону как можно дальше и вскочила. Я унеслась в дом, взбежала по лестнице. При этом успела услышать, как Хейко кричал моей матери, чтобы она оставила меня в покое. Потом хлопнула дверь, и я бросилась ничком на кровать.

Плачущего ребёнка надо оставить одного. Не входить сразу. Пусть всё утрясётся. Потом и в шестнадцать лет человек удивительно быстро приспосабливается к новым ситуациям. Я в этом убедилась ещё при виде моей комнаты на складе Рональда Папена.

Я пролежала на кровати час, всё было тихо. И очень медленно в меня просочилось по капле чувство, что решение Микулла имело и свои преимущества. Может быть, это была даже хорошая идея. Новый старт. Больше не быть самой тупой в школе. Не склочничать с Хейко и с матерью. И потом Джеффри. Покалеченный маленький мальчик, он теперь станет старше и вынужден будет жить с тем, что причинила ему родная сестра. Сейчас он пока не обвиняет меня в этом. Но что будет, если впредь он каждый день будет видеть меня как подтверждение своего несчастья? Если его будут дразнить, и ему станет всё яснее, что у него была бы совсем другая жизнь, если бы не я, если бы меня вообще никогда не было. Не лучше ли мне просто устраниться из его жизни? Или это трусость? Я долго раздумывала над этим и решила, что не хочу быть трусливой. И что я слишком долго рассматривала этого маленького мальчика как своего противника. А ведь он был не меньше чем наполовину мой брат. В нём не содержалось ни капли от Рональда, только от Хейко. А в последнем было гораздо меньше плохого, чем мне казалось до начала каникул. В конце концов я сделала выбор: в пользу мира. Не за перемирие из-за усталости от борьбы. А за честный и вечный мир. И я знала, как я могу его добиться.

Я снова спустилась вниз. Моя мать к этому времени уже удалилась к себе, но Хейко сидел на террасе в своей дурацкой белой летней мебели и по-прежнему пил белое вино. Это было мне очень кстати. Мама мне не понадобилась бы для этого разговора. Когда Хейко меня увидел, он отставил свой стакан и сказал:

– Ну так что?

– Я поеду в интернат. Мирно. Без террора, без сцен. Но я хочу за это кое-что получить.

– Окей, – сказал Хейко, настоящий бизнесмен. – Я слушаю.

Мы проговорили с ним почти два часа. Это было в первый раз, что он меня слушал. И я его. Я думаю, мы и раньше могли и должны были это сделать. Просто лишь говорить. Не орать. Не оскорблять, не причинять боль. Просто говорить. И выслушивать. На это понадобились мои шесть последних недель. И всё, что за это время произошло. Когда мы закончили, я пошла наверх и тихонько постучалась в дверь Джеффри. Он уже спал. Я осторожно прилегла в кровать к моему брату и слушала, как взволнованно он просматривает свои сны, пока сама не заснула.

Четыре дня спустя я ехала на юг Германии в интернат. Семья Микулла, все втроём, привезла меня в замок, я заняла свою комнату и познакомилась с Фанни, моей лучшей подругой на следующие четыре года.

Ровно в то самое время, когда в интернате давали кофе и пироги для всех новичков и их родителей, в Мейдерихе Дуйсбурга на производственный двор въехала машина. Из неё вышли двое мужчин, пошли к складу, перед которым стоял автомобиль Рональда Папена, и постучались в железную дверь.

Отдаление действует благотворно. Ничто не забывается, но постепенно становится меньше, если не смотреть на рану подолгу. Именно это и помогло моему отцу и Хейко пройти по жизни. После того раза они больше не виделись. А если и виделись, то мне о том не рассказывали. И я не рассказывала Рональду Папену, о чём была моя договорённость с Хейко.

Когда я лежала на своей кровати и размышляла, не был ли интернат путём к тому, чтобы оградить нас всех от многих месяцев ярости и от рукопашных боёв в окопах, я подумала и о том, как мой отец будет жить дальше. Я не могла вернуться назад в свою жизнь, оставив его жизнь без внимания. Если я приступаю к исполнению моего наказания, то его наказание должно быть наконец погашено. И именно это я предложила Хейко.

Этот Микулла, который всю мою жизнь был врагом, про которого я всегда думала, что он украл у моего отца жену и тем самым разрушил семью, полную надежд, точно так же мог быть и моим союзником. Итак, мне надо было пойти к нему, как бы тяжело это ни было. Пожалуй, легче было бы ещё несколько лет разыгрывать униженную, обиженную и наказанную.