Потом я, как обычно, заскочила повидать бабушку и Мисс, похороненных неподалёку. Но сделала это скорее инстинктивно, по привычке, мыслями блуждая совсем в ином месте. А выйдя за ворота, вместо того чтобы повернуть к дому, непроизвольно, нисколько не задумавшись о последствиях, направилась в приют Девы Марии-отроковицы. Утро было уже в разгаре, и ворота оказались открыты. Когда я попросила секретаря позвать Ассунтину, мне сказали, что девочку освободили от занятий и сейчас она в часовне, где священник читает короткую поминальную службу в память о Зите. То, что сообщить об этом пришлось не мне, уже было некоторым облегчением.
Ассунтина сидела на передней скамье совершенно одна. Дюжина монашек у неё за спиной высокими, чуть гнусавыми голосами тянули латинский гимн, вероятно, умоляя даровать усопшей прощение и покой. Дождавшись тишины, я поблагодарила их и священника за букетик цветов на алтаре, за фимиам и песнопения. Но разве можно оставлять девочку в таком месте?
Обернувшись и заметив у дальней скамьи меня, Ассунтина недоверчиво нахмурилась. Монашке даже пришлось подтолкнуть её, чтобы она подошла. Я же лихорадочно искала предлог забрать малышку. «Можно мне отвести её на кладбище попрощаться с матерью?» Возразить оказалось нечего, и девочке разрешили идти под мою ответственность, велев не задерживаться и быть обратно к обеду.
Тащить её, правда, пришлось чуть ли не силой, вцепившись в потную ладошку. Идти она не хотела: шаркала ногами, пыталась выскользнуть. И даже на кладбище продолжала дуться. По пути я нарвала с придорожных кустов небольшой букет и велела Ассунтине положить его на свежий могильный холмик. Потом мы с ней прочли короткую молитву. Мне показалось, что, чем читать «Реквием» по усопшей матери, лучше будет попросить о даровании дочери ангела-хранителя: «Просвети и от всякого зла сохрани, наставь делать дела благие и на путь спасения направь сию отроковицу, ибо нет у неё никого в этом мире». А уже уходя с кладбища, у самых ворот, я ухватила её за подбородок и заглянула в обиженное личико.
– Знаешь что? Не поведу я тебя, пожалуй, обратно в приют. Домой пойдём.
Бумагами я решила заняться после обеда, поскольку не сомневалась, что в приюте только вздохнут с облегчением, если место освободится.
Переступив порог квартиры, Ассунтина огляделась, и её сердитая мордашка потихоньку смягчилась. Ничего не зная об обыске, она могла только гадать, почему часть мебели передвинута, а другая и вовсе исчезла. О кольце я её не спрашивала – признаюсь, в тот момент я даже о нём не думала: слишком уж была растрогана и вместе с тем встревожена ответственностью, с которой мне теперь предстояло столкнуться. Синьорина Эстер, конечно, не обрадуется. Она была так добра ко мне, я же только и делала, что пренебрегала её советами, разочаровывала её. А Гвидо, как он отреагирует на моё поспешное решение? Может, стоило сперва спросить его?
Малышка медленно обходила квартиру, касаясь то одного, то другого предмета, словно узнавала их на ощупь, как слепая. В какой-то момент она открыла ящик с журналами, чтобы проверить, на месте ли они, и увидела лежащие сверху переводные картинки. Она не знала, что это может быть, но яркие цвета сразу притягивали взгляд.
– Это тебе. Видишь, что написано? – спросила я. Она с трудом, по слогам, прочла записку Гвидо. – Тебе стоит его поблагодарить.
– Так это он подарил тебе кольцо?
– Да. Кстати, не хочешь всё-таки сказать, куда ты его дела?
Она не ответила: замерла, недовольная и растерянная, у своей кровати, придвинутой теперь к стене – ни одеяла, ни простыней, один свёрнутый матрас.
– Потом застелем, с утра я просто не успела. Поможешь мне? – спросила я. – Или ты уже хочешь спать? Может, съешь что-нибудь? Обеденное-то время давно прошло, ты, наверное, проголодалась. Сейчас разогрею тебе супа, поедим, а после ляжем. Я тоже очень устала.
– Значит, я могу остаться?
– Конечно!
– И ты не станешь больше меня отсылать?
– Нет.
Больше она ничего не сказала. Впрочем, зная её, я ничего и не ждала – даже благодарности. И уж точно не ждала того, что случилось дальше.
Ассунтина, опустив глаза, решительно бросилась в гостиную, прямо к швейной машинке. С неожиданным для меня проворством сдвинув крышку челночного отсека, она сунула пальцы внутрь, откинула колпачок и, вытащив шпульку, протянула её мне на раскрытой ладони. Только это была не шпулька – это было кольцо.
Оно всё время лежало там, буквально у меня под носом. Сказать по правде, в челночный отсек я не заглядывала: мне и в голову не приходило, что Ассунтина, подолгу наблюдавшая, как я шью, и часто сидевшая дома одна, успела разгадать его устройство. Что же до полицейских, которые с самого начала проявляли к машинке интерес, то они попросту ничего не поняли; никто из них не подумал, что эта деталь может быть по́лой и выниматься из своего отсека. Вероятно, они даже пытались её достать, но забыли поднять рычажок, который, если не разбираешься в швейных машинках, выглядит так, словно является частью шпульного колпачка или намертво к нему припаян.
Похоже, именно это и показывала мне во сне бабушка, обматывая вокруг пальца цепочку. Когда нитка кончается, нужно заменить шпульку, но сперва придётся вытащить её из колпачка, и только потом надеть на шпиндель, чтобы намотать нитку по новой.
Бабушка знала, что Ассунтина подменила шпульку кольцом.
Милая моя бабушка, ты ведь и сама знаешь, что времена меня ждут непростые. Будь же моим ангелом-хранителем, бабушка: просвети и от
