я не пукнула. И не только в микрофон, – быстро добавляю я.
Он прижимает меня к себе.
– Нервничаешь?
– Немного. Но мне трудно понять, это из-за премьеры или… из-за всего прочего.
Он оборачивается ко мне с полуулыбкой.
– Прочего?
– Прочего? – Я тоже едва заметно улыбаюсь.
И вот мы уже целуемся. Целуемся в вечер премьеры в будке осветителей. Полного объятия не получается: колено Ноя навалилось на мое, я упираюсь ладонями в пол. Но мне нравится эта восхитительная неловкость. Она дарит мне зудящее чувство ностальгии: тоску по минутам, которые мне еще не довелось даже прожить, вроде беспорядочных прикосновений во время свиданий в средней школе или первых летних поцелуев в лунном свете у бассейна.
– Можешь ли ты представить себе, – тихо и почти не дыша говорит Ной, – как долго я представлял себе этот момент?
– Конкретно этот? В будке осветителей?
– Ага. – Он снова мягко касается моих губ. – И не только здесь. Будки осветителей, туалеты, самолеты, туалеты в самолетах. Где угодно.
Мне даже осознать это тяжело. Мы так непринужденно переходим от шуток и разговоров к поцелуям и обратно, как будто в этом мире нет ничего более привычного. Мне всегда казалось, поцелуй – это своего рода превращение: музыка играет, задний план размыт, в голове нет ни одной мысли, только ощущения.
Но все совершенно не так.
На самом деле это и нежное прикосновение губ Ноя к моим, и приятная боль где-то в животе. И то, как он даже десять секунд помолчать не может, даже когда целует меня, поэтому я то и дело начинаю хихикать. И то, как нас охватывает тревога и мы начинаем судорожно проверять время, чтобы не пропустить начало.
Но мне все равно нравится.
Нравится, что даже в момент поцелуя мы не перестаем быть собой.
Прошел еще час, и теперь мы с Рейной пытаемся сидеть спокойно, а Брэнди накладывает нам грим.
– Все будет хорошо, – твердит Рейна, – нужно просто выйти на сцену и сделать то, что у нас получается лучше всего, как мы всегда и делаем. Тогда и нервничать не придется. Все по плану. Брэнди, ты зачем мне щеки помадой мажешь?
– Просто доверься мне, – советует Брэнди.
Если честно, только ей я бы в этом и доверилась, потому что Брэнди точно не использует больше косметики, чем я сама бы согласилась. Я все понимаю: яркий свет прожекторов как бы вымывает из тебя все краски, поэтому нужно подчеркивать лицо ярче и т. д. и т. п. Но если парням как-то можно обходиться без яркой помады, я тоже без нее обойдусь. Особенно на щеках.
Мне просто хочется быть собой.
Мисс Джао ждет, когда мы все наденем костюмы, а потом толпой выводит труппу на секретную учительскую парковку, где мы торжественно сжигаем программку спектакля.
– Мы Розуэлл Хилл, – говорит Джао, – и мы едины.
И мы снова и снова повторяем ее слова.
«МЫ РОЗУЭЛЛ ХИЛЛ, И МЫ ЕДИНЫ. МЫ РОЗУЭЛЛ ХИЛЛ, И МЫ ЕДИНЫ».
Вот бы поймать этот момент, закупорить в бутылке и сохранить на всю жизнь. Плечи Андерсона и Рейны, между которыми я зажата. Прикосновения рук, то, как мы стоим в кругу и снаружи нас омывает прохладный воздух осеннего вечера, а изнутри – волны любви и единения.
– Все вместе! – командует Джао, затаптывая тлеющие останки сгоревшей программки. Мы все собираемся еще ближе и обнимаемся.
И вот уже половина седьмого, мисс Джао стоит перед занавесом и просит всех выключить телефоны на время спектакля.
– Мюзикл, – доносится шепот Ланы Беннет откуда-то из-за декораций.
Оркестр играет увертюру, и я, как всегда, на минуту теряю способность дышать. Ной обнимает меня.
– Все получится.
– Ной, Энди, Рейна, к левому выходу, пожалуйста, – быстро шепчет Девон.
Ной снова обнимает меня:
– Ни пуха ни гипса.
Началось.
Жила-была леди Кейт, Восходящая звезда, и однажды в одиннадцатом классе она оказалась на авансцене.
Все прошло потрясающе гладко. Никто не забывал вытолкнуть из-за декораций матрасы, ни у кого не сорвался голос. Танец Брэнди идеален, микрофоны не выключаются, а мы с Мэттом успешно сдерживаем смех во время поцелуя, хотя наши мамы подшучивают над нами с первого ряда.
Когда включается свет в зале, Рейна выглядывает из-за занавеса.
– Как мило, – говорит она. – Посмотрите, кто принес цветы.
Проследив за ее взглядом, я вижу, как выходят через проходы зрители. Эллен и мои родители уже ушли – наверное, ждут нас в лобби, – но мой брат и парочка его товарищей по команде так и стоит у сцены. И Райан держит в руках букет голубых и сиреневых цветов.
Ого. Мне, конечно, следовало бы сейчас переодеваться. Но слишком уж интересно узнать, какие у него планы.
Приходится повозиться с длинной юбкой, чтобы выбраться на боковые ступеньки сцены. Но, справившись с этой задачей, я тут же направляюсь к брату.
– Райан Кевин Гарфилд! Какой щедрый жест!
Он явно удивлен.
– Погоди, что ты имеешь в виду?
– Не беспокойся. Это по-хорошему щедрый жест. – Я прижимаю руки к сердцу. – Хочешь, я схожу и посмотрю, не в гримерке ли она?
– Боже, Кейт. – Райан закатывает глаза и сует букет мне в руки. – Они для тебя, дурочка. Держи.
Я растерянно ему улыбаюсь.
– Слушай, необязательно отдавать мне цветы Брэнди.
– Они не для Брэнди, Кейт. Не знаю, как ты вообще это придумала. – Он потирает лоб. – Я не влюблен в Брэнди…
– Ну конечно. А репетировать с нами ты пошел недавно потому, что обожаешь мюзиклы…
– Я пошел с вами репетировать потому, что за несколько минут до этого ты отругала меня за пижонскую компанию, в которой я провожу время.
Я прижимаю цветы к груди.
– Ладно, а сообщения?
– Мне… восемнадцать. И у меня есть телефон. Естественно, я пишу сообщения.
– Но ты так их прячешь. Стоит мне оказаться за километр, а ты уже быстро убираешь телефон.
– Думаешь, я тайком переписываюсь с Брэнди? – Райан с улыбкой качает головой. – Кейт, 99 % времени я болтаю с Ноем.
– Ой.
– А он 99 % времени болтает о тебе.
– Поняла. – Я сияю.
– Мне очень нравится Брэнди, но я не ищу девушку. В этом году у меня выпускной, через несколько месяцев придется уехать…
– Да. Конечно, – быстро киваю я, стараясь отогнать подступающий к горлу комок. – Но тебе же понравилось в Кеннесо? И в других колледжах неподалеку?
– Да, все верно, но… – Он вздыхает. – Ладно, подвинься.
И он втискивается рядом со мной на ступеньки. Зал уже почти опустел, поэтому пространство вокруг нас
