- Как же-с... я все больше серьезные...
- Да мы поедем в Белополье. Вы знаете, оно ведь только пять верст от города.
- Знаю, знаю-с!... В котором же часу прикажете?
- Приходите ко мне в шесть часов... Вы любите в телеге кататься?
- Ужасно люблю!...
- Так мы в телеге поедем... Покутим как! Прощайте. Не хотите ли лучше, чтоб я за вами заехал прямо сюда?
- Я думаю, это будет лучше.
- Хорошо. Так в шесть часов. Прощайте, Цветков!
- Прощайте, Павел Васильич!
Поль ушел. Окно закрылось, и Цветков остался один с своим восторгом. Тотчас же достал он из комода новый тук, тряхнул его и повесил на стул, спинкой кверху; вынул толковый коричневый жилет, по которому были разбросаны матовые, шоколадного цвета листья.
Жилет-то, собственно, не был безвкусен, но уж нисколько имел в себе тайного шика, свойственного, как известно, модному предмету. Сапоги, новая фуражка были также вынуты. Все было хорошо; но над перчатками Цветков задумался: у него было две пары - жолтая и белая, еще не тронутые. Наконец, после долгих прений с самим собою, решил он надеть белые, зная, что это самый парадный цвет. "Еще, пожалуй, шельма-богач обидится, если к нему на рожденье в цветных приедешь!" - подумал он с плутоватой усмешкой. И, преисполненный веселых мыслей, вышел в сад с гитарой.
Он едет в Белополье... в Белополье, где такой чудесный каменный двухэтажный дом; где такой прекрасный сад, диво искусства; ряды елок и лип, стриженных так отчетливо: то обелисками с шарами наверху, то круглыми шапками, то целыми непроницаемыми стенами! Сад, в котором ему приходилось гулять с товарищами не раз, потому что старый Крутояров, любя толпу, разрешал гулянья в саду городским жителям, - куда в Троицын день съезжался и сходился весь город, несмотря на расстояние, где пели цыгане, плясали крестьянки, курились в зеленых закоулочках самовары.
И он, он, который только с почтительною завистью глядел на крайние окна верхнего этажа, за которыми, как ему было известно понаслышке, жил счастливый наследник всех этих волшебств, жил изящный Поль, считаемый им до вчерашнего дня недоступным гордецом... он будет кутить там! Каков же должен быть кутеж, общество?
Каковы вина, каков разгул и раздолье? И громко звенели струны гитары под его могучими пальцами!
Я еду к Крутоярову ныньче, - сообщил он Дашеньке, садясь с нею за стол. Его рожденье сегодня. Вы разве с ним познакомились? Совершенно неожиданно... Вчера на бульваре.
- Я очень рада за вас, - холодно промолвила Дашенька. - Вы, я думаю, будете веселиться там. Он очень добрый и умный мальчик...
- Разве вы его знаете? - спросил с удивлением Цветков.
Дашенька покраснела.
- Понаслышке, - отвечала она, спохватившись. Цветков не обратил на это обстоятельство никакого внимания. А дело было вот в чем: Дашенька еще прежде Цветкова знала, что он будет целый вечер, а может случиться, и следующий день у Поля, хотя рожденья никакого не существовало. Еще утром получила она от Вильгельма записку, которой перевод представляю здесь.
"Душа моей души, сердце моего сердца! может быть... почти непременно я прижму вечером тебя к своему сердцу! Ты будешь одна. Цветков будет в деревне у доброго Поля, который так великодушно и благородно помогает мне во всем! Ты будешь одна, и в семь часов вечера я буду у ног твоих. Надеюсь, что мы что-нибудь решим".
Потому-то встревоженные мысли ее уносились Бог весть куда, и она в забытьи сделала промах, не замеченный ее собеседником.
VI
В семь часов вечера у ворот коричневого домика уже стояла красивая жолтая тележка с гнедою тройкой.
В ней сидели двое; а на облучке стройный кучерок, слегка избоченясь, изредка бодрил концом кнута коренную, которая то и дело вздрагивала и порывалась вперед;
пристяжные кокетливо беспокоились. Ярко-красная рубашка кучера свободно и легко обрисовывала его жидкие молодые члены, синий кафтанчик давно спал с одного плеча, а шляпа-гречневик была уж так забубенно посажена на чорные волосы, что едва-едва держалась на них. Изящный кучер был сам юный Поль. Один из седоков в статском платье, с курчавыми каштановыми волосами и огромным мрачным лицом, был тот студент, не кончивший курса, о котором, как о человеке весьма образованном, отзывался Поль, стоя перед окном Цветкова. Другой был отставной пехотный прапорщик и небогатый помещик, очень свежий молодой человек, белокурый и бесцветный.
Напомаженный и разодетый Цветков бегом выбежал из ворот и снял фуражку тем, которые сидели в телеге. Молодые люди отвечали ему поклонами. Потом, узнав Поля, он вскрикнул:
- Это вы сами? Каково! ха, ха, ха!
- Садитесь, барин, - отвечал Поль, показывая кнутом на облучок и стараясь сделать свой голос ямщичьим, - Не похоже, брат, не похоже! - закричал ему помещик, - не умеешь ты поямщицки-то говорить!
Поль не без горечи возразил ему:
- Ты что ли умеешь? Ну, сиди там, молчи! Полезайте, Цветков... Дайте руку.
Цветков весело взлез. Поль избоченился, подтянул возжи и залихватски крикнул.
Тройка понеслась по мостовой, страшно стуча и обращая на себя всеобщее внимание.
Цветков, которого так и подбрасывало на облучке, улыбался и беспрестанно хватался за Крутоярова. Отставной прапорщик выходил из себя, крича: "Тише, тише!
Крутояров! Помилуй... весь бок избило... Полно! Крутояров!" - Но ничто не помогло:
Поль шумел и махал кнутом.
Студент несколько времени терпел и молчал, потом вдруг вскочил, схватил Поля за плечи и загудел ему на ухо.
- Стой, стой! не то я сейчас выскочу вон!
Поль захохотал и приостановил лошадей. Легкою рысцой добрались они до заставы.
- Эх, вы доморощенные! - воскликнул он снова, когда под колесами стало мягко и в лицо им пахнуло вечерним ароматом полей.
- Ну, теперь пошел! - заревел отставной прапорщик так, что Цветков испугался.
"Соколики-и!"
И тройка неслась, подымая пыль и ветер.
- Экая жизнь! - думал Цветков.
- Не так кричишь, - тревожился помещик. - Не так кричишь... Надо с прибаутками... "Ветер дует преужасный, ах мой миленький несчастный!.." аха! Давай мне возжи!
- Пошел прочь! - возразил Поль сердито.
- Давай!...
- Не дам, пошел прочь!
И Поль ударил его по руке.
Отставной прапорщик отплатил ему толчком в спину. Взбешенный Поль хотел продолжать сражение, но студент угрюмо остановил его, примолвив:
- Кажется, тебе есть о чем другом подумать.
Поль ограничился одним резким проклятием, которое как и вся остальная его грубость совсем не согласовались ни с голосом его, ни с его grassaiement, ни с целым типом его особы.
Скоро, впрочем, минутная ссора была забыта, и все думали только о том, чтоб наслаждаться быстротою езды и вечерним воздухом.
Солнце начинало садиться, свежесть росла с каждым мигом, тележка легко катилась по луговой дороге, коренник-иноходец мерно и часто стучал звонким копытом, пристяжные вились, словно птички, как бы не чувствуя никакой тяжести.
Поль задумчиво поводил над ними кнутом, белокурый прапорщик и студент затянули простую русскую песню; Цветков игриво блаженствовал... Наконец они достигли стриженного сада и, обогнув его угол, Крутояров довершил свой подвиг диким воплем и пустил всю тройку вскачь, так что она пронесла их гораздо дальше крыльца.
Сбежавшиеся кучера взяли у них лошадей.
- Ничего нет хорошего в твоем иноходце, Осип, - заметил белокурый прапорщик одному из кучеров.
- Напрасно позорите, ваше благородие, лошадка...
- Ну, что с ним толковать, Осип! - сказал Поль, - ступай, поводи их. Разве он смыслит в лошадях!
- Эх ты, чижик! - вскричал, заскрежетав зубами, отставной прапорщик, - ты что ли смыслишь?
- Да уж побольше твоего! Ты разве не видал, как он бежит-то...
- Бежит, бежит! Да ты хоть кого запряги - побежит, когда кнутом будешь то и дело, то и дело!
- Нет, ваше благородие, - сказал Осип, который уж не мог владеть собой, - уж если вас, например, запречь, так хоть кнутовищем...
Все хохотали. Поль торжествовал.
- Осел, мужик! - прошептал белокурый господин и направился к дому.
Поль с двумя гостями последовал его примеру.
На заднем балконе верхнего этажа, обращенном в сад, уж был накрыт стол для чая, и графинчик с ромом показывал, что Крутояров не был намерен вполовину праздновать мнимый день своего рожденья. Табак задымился, заклубился пар самовара, застучала посуда... После двух стаканов пунша, отставной прапорщик забыл свой урон и, дружески взяв Поля за руку, упрекал его в сквалыжничестве.
- Так-таки ничего и не поставишь? ни жженки, ни клико... ничего, таки ничего, Паша?
- Погоди еще! - лукаво отвечал хозяин. - Еще рано. Пойдем гулять на деревню, заставим баб плясать; а там уж за ужином...
Отставной студент, слыша это, повеселел и обратился к Цветкову.
- Вы давно, батюшка, кончили курс? - спросил он его.
- Нет-с, не так давно... месяца с два.
- Ага! Ну-с, это хорошо! А куда-ж вы, батюшка, полагаете?
- То есть, насчет карьеры? Я полагаю в военную.
- Ага! Да, да. Это славно! Имеете состояние? Цветков ни под каким видом не ожидал такого вопроса и впопыхах счел нужным оцветить свою бедность.
